О мастерстве и героизме

Мимо студент пройти не мог.

Вся жизнь пронеслась перед глазами.

Вот он сидит у лесной речушки, маленький, на коленях своей бабушки. У него в ручках маленькое лукошко. В нём – только что собранные ягоды черники. Бабушка рассказывает ему всякие дивные истории.

– Речка эта называется Слободушка. Наша эта река, внучек, – начинает свой рассказ бабушка. – Если пройти вверх по течению, то придёшь прямиком в нашу усадьбу старую. Мало что осталось от неё. Я ещё девкой была, уже всё обветшало, а папка твой уже и не видел, считай, ничего. Мне мой дед рассказывал, что, когда маленьким был, красота была неописуемая там. Что же, предки следили за всем.

Бабушке тяжело говорить, она тяжело дышит и, кажется, сейчас заплачет.

– А мы вот не уследили за всем, – продолжает она с придыханием. – Скоро и села не станет. Папка твой уже и не появляется почти. В город зовёт к вам. Да как же я уеду-то, как же оставлю всё? Ведь тут уже нашего роду и не осталось никого. Все троюродные и двоюродные ещё, когда уехали. Одна я осталась тут.

Бабушка, наконец, не выдерживает и срывается на тихий плач:

– Но ты, Виталька, не забывай, какого роду ты, племени! Нас братья родные в свои века еретиками заклеймили и сюда выслали. А в тебе княжеская кровь течёт! Не забывай это. Двумя перстами крестить, крестик носи, что я подарила тебе. Когда бабушки не станет, вспоминать меня будешь.

Ещё какое-то время они сидели так молча.

– Пойдём, Виталик, в избу, я тебе грибочков пожарю – лисичек. Вкусные они больно у нас тут. Где ты ещё в городе лисичков попробуешь?

Почему-то это были последние осмысленные воспоминания Виталика.

А потом он прыгнул в огонь.

Пятнадцать детишек Виталик достал довольно быстро. Он просовывал их в проёмы окон, и кто-то уже на улице их подхватывал.

Виталик не знал, были ли они живы или нет. На рассуждения не было времени. Дым становился более едким, а жар невыносим. Зрение практически отказало.

Среди треска разгневанного пламени Виталик ещё слышал крики новорождённых. В шестнадцатый раз он побежал от спасительного оконного проёма в адское пекло. В шестнадцатый раз он шёл по объятому пламенем коридору.

Что-то изменилось. Он чувствовал это, ощущал. Он ощущал ужас. Он ощущал Великое Лихо. В горящий проём палаты буквально в десятке шагов от него вползло нечто.

Что это? Виталик спятил? Наверное, дым, которым он уже дышал, как воздухом, подействовал на него галлюциногенным образом.

На секунду он застыл в коридоре, только для того чтобы откинуть все сомнения, и вошёл в шестнадцатый раз в палату.

Это было безумие. Над оставшимися в палате детьми склонилось нечто. Нечто бесформенное, чёрное, страшное. Казалось, оно тянет свои бесчисленные конечности-крюки к младенцам.

Виталика обуял ужас и вместе с тем освобождение.

Неважно, видит ли он это чудовище наяву или это его галлюцинации, важно одно: он – здесь, бросился в огонь, чтобы спасти детей. Всё остальное не имеет значение. Возможно, это смерть пришла за малышами и за Виталиком, возможно, он уже давно умер и лежит где-нибудь придавленный обвалившимися стенами и глотает отравленный дымом воздух.

Что ж, тогда всё действительно неважно. Но, даже мёртвый, он будет бороться до конца.

Бесформенные конечности-крюки почти дотянулись до чистой души невинного младенца, когда в тот же момент они были перерублены мечом.

Тень взвизгнула. Отрубленные руки его сразу же загорелись. Чудище обратилось в сторону Виталика.

Виталик переменился. На тень смотрел воин. Он был облачён в древние кольчужные доспехи искусной работы. Его голову венчал остроконечный шлем. На пряхе золотого пояса был выгравирован герб – сокол, пикирующий вниз на добычу. За спиной развевался красный плащ, который уже пожирал огонь. В руке князь держал меч, направленный в самое нутро чёрной твари.

Но Лихо сдаваться не собиралось. В мгновение ока из его бесформенного тела выдвинулись две конечности, сжимающие изогнутую и ржавую косу.

Виталик занёс свой меч для удара и послышался скрежет: металл столкнулся с металлом. Объятые пламенем противники начали свой танец мечей в огненном пламени. Тьма не могла победить, но могла отступить. Виталику же, напротив, было мало победы, чтобы выжить.

Очередным взмахом князь перерубил древко ржавой косы, и тьма на секунду замешкалась. В это самое время Виталик вонзил свой клинок в её бесформенное тело.

Чудище истошно взвизгнуло и исчезло в клубах пламени. В эту же минуту на Виталика обрушились потолочные перекрытия.

Так он и лежал какое-то время, сильно обгоревший, лишившийся органов зрения, слуха, рук, со сломанными ногами, придавленными огромной старой деревянной балкой, на которой во всю уже бушевало пламя.

Его последние мысли были спокойны и чисты. Он умирал с чувством выполненного долга.

И он не заметил уже, как в объятые пламенем остатки детского дома пришли пожарные. Ему уже было всё равно.

Если бы он мог закрыть глаза, он бы уснул, но у него не было больше глаз и век. Он не увидел бы, как на машине реанимации остатки его ещё живого тела на огромной скорости везли в городскую больницу.

Виталик провалился в подсознательную кому, вызывающую в его голове обрывки генетической памяти.

5

Группа воинов двигалась уже третий день по лесам и равнинам к своей цели. Во главе отряда стоял тысяцкий князя Владимира Святославовича – Осока Первославич. Ветер ласкал уставшее лицо всадника. Солнце уже было довольно низко над горизонтом, но до заката было далеко.

Конечно, указы князя обсуждать не велено, да и не правильно как-то, но от навевающей скуки Осока предавался различным размышлениям.

На самом деле он просто устал. Устал от, казалось, уже вечной гонки за язычниками и старыми порядками. Смешно представить, тогда, ровно три года назад, когда войска князя разорили Полоцк и надругались над местным правителем, немало было добыто церковной утвари в местных храмах Божьих.

Священников, правда, тогда не тронули (князь не велел), но и содеянного было достаточно, чтобы по новым обычаям жариться в Аду.

Осока боязливо перекрестился.

Прошёл ровно год после крещения, и тысяцкий уже начал привыкать к новым обрядам. Бабка Великого князя ещё в те времена крестилась в Царьграде, а внук её, стало быть, со всем людом только вот недавно.

Тем не менее, несмотря на поднявшийся авторитет Руси, относительно правильности княжьих поступков и растущей мощи государства на задворках сознания Осоки жили сомнения.

Ну не мог он забыть картины изнасилования княжны Рогнеды, тогда уже христианки, язычником, пусть и князем.