О, мои несносные боссы!

Атласная ткань жакета хрустит под напором его паклей. Давит до боли, проваливаясь под ключицы.

Я морщусь от дискомфорта и отвращения.

Он меня сестричкой назвал? Совсем умом поехал!

– Мы же почти семья, – безумец растягивает поток несусветной хрени, исторгаемой его гадким ртом.

Этот цирк мне порядком надоедает.

– Руки убери, – мой ледяной голос проносится волной по кабинету.

Я дергаю плечами в надежде сбросить с себя увесистые грабли Макара, однако он не поддается моему сопротивлению. Только хуже делает, усиливая тиски и притягивая к себе: тянет назад. Я чувствую его парфюм с выраженными нотками древесины и цитруса, слышу елейный смех над ухом, пробирающий до костей.

– Арр, как же я тосковал по этой изысканной и неумолимой стали в твоем голосе.

– Оглох, что ли? – я рычу. Мое терпение на исходе. – Отойди.

Бросаю разгневанный взор на Рому. Он наблюдает за вседозволенностью брата с кривоватой усмешкой. Заняв расслабленную позу со скрещенными на груди руками, безмолвно поощряет наглость Макара. Что касается Феликса… смазливому брюнету не до нас. Он увлечен содержимым экрана последней модели «Самсунга», которую держит перед своим лицом в ладони.

– Хорошо, хорошо, – раздражающе посмеиваясь, Макар отступает. – Не нервничай, Даночка, – ублюдок в который раз дотрагивается до меня, гладит по плечам и завершает тактильный контакт дружеским похлопыванием. – Присаживайся на стульчик, и давай начнем собеседование.

Глава пятая

ДАНА

Кирсановы пялятся на меня, как на выставочную мартышку. Словно я нахожусь в пределах циркового манежа под светом ярких софитов, и от меня ждут каких-то восхитительных трюков.

Я без малейшего понятия, как вести себя.

Поэтому… придерживаюсь своей беспроигрышной, высокомерно-стервозной манеры.

Сажусь перед троицей на посетительский стул, откидываюсь на спинку и закидываю ногу на ногу. Сумочку ставлю рядом и скрещиваю руки на груди. Рассматриваю братьев с прищуром.

– Ну и чего вы от меня хотите? – задаю вопрос, чтобы прервать, наконец, эту затянувшуюся, давящую тишину.

В смехе авантажного блондина слышится отчетливая уничижительная нотка.

– Вообще-то, ты пришла к нам. А мы, – смотрит на родственничков, – любезно согласились принять тебя.

– Мой стар… – я откашливаюсь и немедленно поправляю себя. – Вы разговаривали с папой? Что он вам напл… – боже всемилостивый, чудовищно тяжело выражаться в данной ситуации без употребления брани. – Что он говорил обо мне?

– Пожаловался на докучливую дочь, – почти невозможно определить, с удовлетворением светловолосый Кирсанов двигает ртом, или осуждает. – Попросил об одолжении, чтобы приструнить тебя. Мы, конечно, любезно согласились оказать паллиативную помощь, но не уверены, что твоя несносность поддается излечению.

– До свидания, – я закатываю глаза, подрываюсь с места и, хватая дизайнерскую бежевую сумку от «Givenchy», иду к выходу.

– Кто-то разрешал тебе уходить, Даниэла? – вонзается в спину едкий голос Ромы. Бас прокатывается вибрационной волной по кабинету, и на мгновение мне мерещится, что даже пол чуть рябит под подошвой моих лодочек.

– С каких пор у тебя есть право запрещать мне делать что-либо? – я фыркаю, ускоряя шаг.

Внезапно чужая ладонь накрывает мое предплечье и тянет назад. Я теряю равновесие на обороте и смягчаю падение на колени, выставив вперед ладони.

С возмущенным восклицанием «Эй!» задираю голову и рычу на возвысившуюся фигуру Кирсанова-старшего.

– С тех пор, как мы, – подчеркивает он интонационно, обобщая себя и братьев, – дали обещание Лаврентию Андреевичу. Вернись на место, ответь на перечень стандартных вопросов и приступай к своим новым обязанностям.

– Не хочу.

Рома скалится и наклоняется ко мне.

– Ты ничуть не изменилась, Дана, - шипит мне в губы и скользит ладонью по напряженной шее. Несильно давит на яростно пульсирующую сонную артерию.

Я в ужасе, но сохраняю непроницаемую бесстрастность снаружи и умудряюсь смотреть на мерзавца Кирсанова свысока, позорно опущенная на четвереньки перед ненавистными боссами, которых когда-то унижала и ставила на колени перед собой.

Мой камуфляж был бы безупречен, если бы не подергивающаяся верхняя губа.

А еще на мне нет колготок, и тугая юбка задралась до середины бедра.

Кирсанов и его братья скалятся, мечтая протащить меня через унижения.

– Ты поплатишься, - шепчет Рома и вдруг рывком склоняется ближе, оттягивая мою нижнюю губу.

Я ругаюсь и плююсь в него.

Он смеется.

– Тебе конец, дорогая.

– Отвали!
– я отпихиваю его и пячусь назад. Поднимаюсь с пола и чуть ли не бегу к выходу.

Тянусь к дверной ручке, игнорируя стремительно приближающиеся шаги.

– О, Клякса, мы не закончили, – Рома со свистом шипит мне в ухо и накрывает мою ладонь своей, препятствуя открытию двери.

Грязный ход – напомнить мое дурацкое школьное прозвище. Когда-то я была дурнушкой, пусть и безбожно богатой. Как-то на дополнительном уроке рисования одноклассница по неосторожности брызнула на меня черной краской, испачкав белоснежную блузку. Не помню, кому из двух Кирсановых – Макару или Роме, – так же присутствовавших в классе, пришло в голову обозвать меня Кляксой. Кличка прицепилась, и на протяжении года ученики заменяли мое имя дебильным прозвищем.

Своим телом Рома прислоняет меня к массивному полотну матового металла, упирается мысками ботинок в мои шпильки. Я судорожно вдыхаю, непроизвольно концентрируя внимание на трении наших пикантных частей тел. Нахал беззастенчиво жмется паховой областью к моим ягодицам.

– Где твои манеры, плебей? – я упираюсь руками в дверь и толкаюсь в мужчину. – Я подам на тебя в суд за домогательства.

– Рискни, – дерзит и ухмыляется, теснее сдавливая в капкане. – Ты связана по рукам и ногам. Жаль, что не буквально. Без денег, без отцовской поддержки… Кому ты сдалась, дрянь?

За дрянь он ответит.

Я сгибаю правую ногу, вслепую нацеливаясь каблуком на лодыжку или ступню Кирсанова. Напрягаю мышцы, но неожиданно чужая ладонь ложится на заднюю часть колена, удерживая мою конечность в одном положении. Прикосновение откровенно бесцеремонное, от которого у меня на секунду целиком пропадает словарный запас. Остается лишь способность беспомощно хватать ртом воздух, смыкая и размыкая губы.

– Прекрати рыпаться для своего же блага, – произносит непринужденно, как будто ему не требуется никаких усилий, чтобы выдерживать мое рьяное сопротивление.