О положении в биологической науке

Но есть, товарищи, и другие моменты, которые меня тревожат, потому что в других случаях Т.Д. Лысенко вступает в прямое противоречие с мичуринским учением не только в теоретических вопросах, но и в вопросах практики.

Т.Д. Лысенко прибегает к таким расплывчатым терминам, как «хорошие» и «плохие» агротехнические условия. Под «хорошим» содержанием автор подразумевает обильное удобрение, но не так легко примирить это утверждение Лысенко с учением Мичурина. У Мичурина выходит, что тучная почва в известных случаях не приносит пользы растениям, что слишком обильное кормление молодых животных идет им во вред. Вопрос о том, что является «хорошим» и что является «плохим» условием, решается не так просто, как это можно понять из выражений Т.Д. Лысенко.

Вот вам один из многих примеров того, что. у Т.Д. Лысенко не сводятся концы с концами. Т.Д. Лысенко высказывает блестящие новаторские идеи, но у него имеются отдельные моменты, которые не оправдываются, нет той продуманности в системе, на которой он пытается строить советскую биологическую науку.

Этим противоречиям Т.Д. Лысенко обязан был уделить больше внимания, с тем чтобы всякий, кто хочет учиться, понял бы что к чему. И если нужно исправить Мичурина, то об этом надо сказать прямо. Но когда создается такого рода влияние, подчиняющее массы гипнозу имени и авторитета человека с высоким положением, то это не является залогом созидания советской науки. Так учит нас наша партия. А слышали ли мы хоть одно слово несогласия, которое могло бы исправить положение и прекратить огульное и не совсем здоровое опорочивание?

Кому и почему надо было отнести меня к вейсманистам и формальным генетикам? Только потому, что я неоднократно выступал и буду выступать с указанием на ошибки в работах тов. Лысенко, только потому, что я указывал неоднократно, что тов. Лысенко, будучи новатором в одной области, в других областях стал большим тормозом многих нужных и полезных направлений. Я это неоднократно высказывал и на заседаниях Академии и в присутствии тов. Лысенко, я этого не скрываю. Но разве поэтому надо меня порочить и приклеивать мне ярлыки?

Почему я попал в разряд мальтузианцев? Бог моя брошюра времен войны «Расовый бред германского фашизма», где большая часть работы посвящена мальтузианству и социал-дарвинизму. Знали об этой работе те, которые окрестили меня мальтузианцем? Знали, хотя бы потому, что, находясь в эвакуации, из Омска я посылал тов. Митину в редакцию журнала «Под знаменем марксизма» две статьи на эту же тему с разоблачением мальтузианства и социал-дарвинизма. Я тогда получил ответ, что он не нашел возможным печатать мою работу, потому что печатаются другие работы. Я просматривал эти работы и утверждаю, что выдвигал ряд моментов, которые другими статьями не были освещены. Оказывается, тов. Митин, в то время редактор журнала и редактор научного и философского отделов, не знает, чему верить: тому ли, что я мальтузианец, или тому, что он читал о моих работах и знал по ряду выступлений, в том числе в Лондоне на съезде по истории науки и техники, где я выступал с разоблачением мальтузианства.

Меня надо было ошельмовать, потому что меня надо превратить в законопослушного поклонника таланта. Вряд ли это, товарищи, нужно и полезно.

Теперь разрешите ответить на записки.

Вопрос. Признаете ли вы наследование приобретенных признаков? Дайте конкретный ответ.

Б.М. Завадовский. В схеме, которую я передал в президиум, по этому вопросу я отвечаю так: для Ламарка существовала только схема наследования приобретенных признаков. Дарвин в этом месте был недостаточно четок; он уступил, признавая наследование приобретенных признаков, и сделал, с моей точки зрения, этим большую ошибку.

Как Тимирязев говорит по этому вопросу?

И.И. Презент. Вы не говорите о Тимирязеве, скажите вашу точку зрения.

Б.М. Завадовский. Я ученик Тимирязева и должен это сказать. Тимирязев говорит, что вопрос о наследовании определенных признаков имеет диференцированный ответ. В частности, Тимирязев признавал наследование определенных признаков у растительных организмов и считал невероятным наследование их у животных организмов.

Эту формулу Тимирязева я, в меру моего понимания, принимаю так. Считаю, что в известных конкретных условиях наследование возможно. Вопрос определяется не какими-то схемами, которые везде признают или не признают. Там, где речь идет о простейших организмах, где организм находится в известном смысле защищенным от воздействия внешней среды, нет оснований отрицать наследование определенных признаков у простейших растительных организмов в определенных условиях. В своей книге «Дарвинизм и марксизм» (1926 г.) я приводил конкретно общую схему наследования определенных признаков при условии воздействия внешней среды через гормональные органы. Но считаю, что это не так просто и не так массово и не так механистично, как это защищает Т.Д. Лысенко. Я считаю, что у высших организмов, в частности, у позвоночных, изучению которых я посвятил свою жизнь, через эндокринные органы, через определенные химические агенты, антигенные гормоны можно осуществить и направленное изменение.

Давайте договоримся, что надо не шельмовать, а конкретно указать, почему и как это должно осуществляться, но борьба на два фронта необходима, и пусть скажут, где фронт механистический, где меньшевистствующий идеализм и где фронт правильный. А пока я вправе думать, что по мере сил и способностей защищаю партийное указание в борьбе за генеральную линию партии в разрешении проблем теории дарвинизма.

Академик П.П. Лобанов. Объявляется перерыв до вечера.

(Заседание закрывается.)

ЗАСЕДАНИЕ СЕДЬМОЕ (Вечернее заседание 4 августа 1948 г.)

РЕЧЬ Ф.А. ДВОРЯНКИНА

Академик П.П. Лобанов. Продолжаем работу нашей сессии. Слово предоставляется тов. Ф.А. Дворянкину.

Ф.А. Дворянкин (редакция журнала «Селекция и семеноводство»). За дни сессии мы слышали некоторые жалобы морганистов. Я имею в виду доктора биологических наук И.А. Рапопорта и академика Б.М. Завадовского. Я тоже жалуюсь на тяжелый характер критиков мичуринского направления. Они желают полемизировать, прибегая к любым выражениям, но в ответ не желают получить прямой, истинной характеристики своих действий, сразу жалуясь на огульное охаивание, шельмование, опорочивание и пр.

Поэтому я попробую, несмотря на обвинения со стороны морганистов в фальсификации взглядов классиков марксизма и прочие «любезности», прибегать только к наиболее приемлемым для них выражениям, не отвлекаясь от существа дела. Если я в. чем-нибудь отступлю от этой новой линии в биологической полемике, то прошу меня поправить.

Здесь нас призывали к тому, чтобы ценить рациональное зерно в биологических науках, учитывать «многие прогрессивные направления в биологических науках», не утрачивать с ними связи, не выбрасывать, не заменять их очень суженным движением. При этом по воле наших критиков это суженное движение изображалось по-своему и выдавалось ими как бы за созданное академиком Т.Д. Лысенко.

Прежде всего, мне кажется, что нас действительно разделяет разное отношение к классическому наследству в биологических науках, разное отношение и к тому, что по территориальному адресу антимичуринцы называют мировой биологической наукой. Это понятие в том содержании, какое они дают, по существу, – территориальное, а не теоретическое. Мировая биологическая наука представлена на каждом этапе истории ведущей передовой наукой. Ныне передовая биологическая наука представлена мичуринским направлением советской передовой биологией. Поэтому мне кажутся странными опасения морганистов за наш отрыв от мировой биологической науки.

Неудивительно ли, что в нашей стране, пережившей столь много великих преобразований, в стране, где основой для всех наук ученые признают материалистическую диалектику, революционный характер которой безусловен, – не удивительно ли, что у нас появляются в течение многих лет различные мечтания и течения, выражающие тоску менделистов об единстве нашей науки с той наукой, которую они именуют мировой. Это – мечтания о некотором международном языке, который будто бы сложится вокруг понятия гена (подразумеваю здесь то, что было опубликовано в известной статье М.М. Завадовского). Это стремление к сохранению ортодоксальности в классическом дарвинизме, соблюдение правоверности во что бы то ни стало.