О себе, о людях, о фильмах

Повернулись все дамы около камина. Глядят. Замирают. Проходит мимо мужчин хозяин. Они поворачиваются ему вслед.

Напряженно глядят дамы.

Быстро переглянулись г-жа Луазо и г-жа Каррэ-Ламадон.

С какой-то робкой надеждой глядит граф. Он чуть не прижимает руку к сердцу.

Затаил дыхание Каррэ-Ламадон.

Хозяин стоит около Пышки. Спрашивает:

— Прусский офицер приказал спросить…

Мгновенно вскакивает Пышка.

Она кричит:

— Скажите этой…

Но не договаривает, она сдерживается, садится. Коротко говорит:

— Нет…

Хозяин поворачивается, идет.

Идет через гостиную к лестнице. И вместе с его проходом начинают вяло расходиться мужчины.

Пышка, еще негодующая, оглядывается. Она ищет взглядом сочувствия.

Дамы, вздохнув, отворачиваются.

Оглядывается Пышка в другую сторону. Она уже начинает понимать, что эта игра в патриотизм явно не годится.

Вяло садятся мужчины. Уходит по лестнице хозяин.

Оглядывается, уже тревожно, Пышка. Ей мучительно сдать свои позиции, потерять единственный козырь, равняющий ее с этим обществом.

Граф глядит в потолок. Он сидит в позе безразличия и тоски.

Разглядывает свои ногти Каррэ-Ламадон.

Полная неподвижность. Ассортимент разнообразных поз — тоски, раздражения.

Сидит графиня.

Сидит граф так же неподвижно, но в другой позе.

Сидит в третьей позе.

Сидит Каррэ-Ламадон.

Сидит Каррэ-Ламадон в другой позе.

Сидит г-жа Луазо.

Сидит все в той же позе.

Сидит, не шелохнется все в той же позе презрения.

Стоит Корнюдэ.

Сидит Луазо.

Сидит графиня.

Застыли монахини.

Застыли мужчины.

Полная неподвижность в гостиной. В углу кадра Пышка около пианино.

Пышка. Она сидит выпрямившись. Она тревожно оглядывается.

Она кусает губы. Она медленно встает. Что-то нужно сделать. Нужно чем-то разорвать эту тяжелую неподвижность.

Она неподвижно, тревожно глядит перед собой. Вдруг стремительно бросается вперед.

Дверь, ведущая на кухню. Пробегает Пышка.

Сразу вскочили мужчины, стряхнув неподвижность.

Бешено орет Луазо, стуча кулаком по столу:

— Она не имеет права отказываться!

В кадр врывается лицо Каррэ-Ламадона, он захлебывается от ярости, кричит:

— Это ее профессия!

Протягивает вперед руку Корнюдэ.

— Гражданка имеет право распоряжаться своим телом.

Яростное лицо г-жи Луазо.

— Эту шлюху нужно связать и притащить к нему силой.

Около стола уже стоят все восемь человек. Возбужденные, яростные, они кричат, жестикулируя, перебивая друг друга. Только Корнюдэ стоит в стороне укоризненным монументом.

На крыльце, под фонарем стоит Пышка. Она молча, неподвижно глядит в пространство. Она долго стоит неподвижно. Идет на аппарат. Ее лицо вырастает в кадре. О чем она думает? Ее глаза тяжело глядят на нас.

Стойло, тускло освещенное фонарем. Девочка доит корову. В кадр входит Пышка. Останавливается.

Лицо Пышки, напряженное, думающее. Она глядит в пространство невидящими глазами. Она глубоко внутри переосмысливает что-то. Она вновь идет на аппарат.

Она делает шаг вперед и останавливается около самой доящей девочки. Девочка робко поднимает голову. Пышка вдруг садится на корточки, отодвигает девочку.

Все так же пристально глядя, Пышка ловко доит привычными пальцами, и мы видим: это крестьянка. Широкая спина. Профессиональные движения доильщицы. Но руки ее начинают замирать. Глаза наливаются слезами. Она сидит, держа корову за соски.

Лицо Пышки. Глаза, налитые слезами. Дрожащие губы. Напряженный взгляд.

Пышка вдруг встает. Идет из кадра. Удивленная девочка глядит ей вслед.

Кричит графиня, стоящая на первой ступеньке лестницы и обернувшаяся вниз к Каррэ-Ламадону:

— Это вы виноваты! Это вы говорили ей про патриотизм!

Каррэ-Ламадон разводит руками, графиня, продолжая обиженно говорить, идет наверх.

Подымающийся по лестнице Луазо задерживает идущего впереди раздраженного графа, чтобы сердито заявить:

— Не я, а вы первый сказали, что немцу нельзя подавать руку.

Корнюдэ мрачно размышляет около своей двери, взявшись за ручку. Он изрекает:

— Разумеется, каждая гражданка имеет право распоряжаться своим телом, но в данном случае…

Раздраженно хлопают дверьми, входя в свои комнаты, буржуа.

Неподвижно стоит Пышка. Напряженно — горько смотрит, как бы решая что-то.

Тускло освещена отблеском фонаря пара, слившаяся в поцелуе. Мужское плечо. Женский запрокинутый затылок.

Напряженно, с еще полными слез глазами, смотрит Пышка.

Хлопают двери. Вылетают яростно вышвыриваемые боты.

Дверь, вылетают ботинки.

Лицо Пышки, неподвижно глядящей в пространство Пустой коридор. Беспорядочно валяются вышвырнутые ботинки.

Ботинки.

Ботинки.

Аккуратные сапоги немца.

Часть шестая

По лестнице на аппарат спускаются граф и Пышка. Граф ведет Пышку под руку. Он необычно вежливо пригибается к ней, приостанавливается, говорит:

— Высшее назначение женщины, дитя мое, состоит в том, чтобы жертвовать собой.

Они спускаются на аппарат. Пышка восхищенно и почтительно слушает, явно не понимая, в чем дело. Они выходят из кадра.

В кадр, как бы продолжая движение предыдущего кадра, входит Пышка, но уже не с графом, а с Каррэ-Ламадоном. Продолжая игру графа, Каррэ-Ламадон интимно наклоняется к Пышке, говорит:

— Когда в положение, подобное вашему, мадемуазель, попадали древние римлянки…

Внимательно и удивленно слушает Пышка. Они проходят.

И в следующий кадр (около двери на кухню) Пышка входит уже не с Каррэ-Ламадоном, а с Луазо. Луазо говорит, захлебываясь, прикидываясь простачком, похлопывая Пышку по плечу:

— Э, милая моя, патриотизм, в конце концов, это только патриотизм, не больше.

Пышка начинает понимать. Она внимательно взглядывает на Луазо, пожимает плечами, проходит в кухонную дверь. Луазо идет за ней.