О Шмидте

Само собой.

Клянусь вам. Макманус просто не стал расчищать, потому что тот малый нарушил договор. У меня есть ключ. Хотите войти?

Одну из палочек «икса» целиком занимает длинная комната с двумя каминами, в ее дальнем конце — кухня, где нет стен, а только стойки. В других полусегментах — два отдельных крыла с рядом спален и ванных в каждом. Дубовые полы с роскошной полировкой и белые стены — в доме светло даже в такой пасмурный день.

Шмидту никогда не приходилось первым вселяться в дом или квартиру. Должно быть, удивительные переживания. Каждая царапина на свежей краске, каждая зарубка на деревянной панели — твои. Шмидт идет по дому, открывая дверцы шкафов, с видом знатока осматривая сантехнику и кухонное оборудование, спрашивает про подвал.

Подвал отличный, Альберт. Пойдемте посмотрим.

И верно — уютный чистый подвал с двумя техническими нишами и лазами под полом. Basta, [51] Брайан вот-вот махнет контрактом и предложит подписать — не иначе, зарабатывает комиссионные.

Спасибо, Брайан. Прелестный дом. Поехали?

Кэрри между тем тоже успела кое-что посмотреть.

Ты мог бы поместить меня здесь, объявляет она и ведет Шмидта в спальню в дальнем конце одного из крыльев. Тут есть выход — за этой дверью будет сад.

51

Хватит! (um.)

Договорились.

Если Альберт купит этот дом, тебе не обязательно будет ночевать у него: Сэг-Харбор совсем близко, верно?

Брайан обвил рукой ее талию.

В сэг-харборском отеле Кэрри заказала ром с колой, Брайан два пива, а Шмидт бренди. Пока ехали, Брайан успел скрутить еще один косяк и выкурить его на пару с Кэрри. Шмидт, как оплеванный, просит счет, расплачивается наличными — чтобы не задерживаться, — встает, бросает Брайану: Пока, Брайан. Я подумаю насчет дома, — и спешит вон.

Но бесполезно: Брайан оставил свой пикап у Шмидта на подъездной дорожке. По шоссе Кэрри гонит сломя голову. Останови их полиция, и она обнаружит Шмидта в синих облаках гашишного дыма, за рулем девчонку-официантку и наркодилера на заднем сиденье. Для местной газеты новость на первую полосу. К счастью, до дому добираются благополучно.

Брайан не уезжает в своем пикапе. — он идет следом за ними в дом. Кэрри, не говоря ни слова, поднимается наверх — может, отделаться от своего дружка. Что делать Шмидту? Он возится с почтой, а Брайан сидит в углу библиотеки, сосредоточенно грызя ногти. Немного погодя Шмидт придумывает выход. Подходит к Брайану, протягивает ему руку и говорит: Я, пожалуй, пойду вздремну. Увидимся позже.

Брайан встает, жмет Шмидту руку и снова садится.

Я жду Кэрри, объясняет он.

Постель в Шмидтовой спальне раскрыта. Кэрри протягивает к нему руки. Что так долго?

Брайан. Не знаю, как его выгнать. В конце концов, я сказал, что мне надо вздремнуть. Но он все сидит там. Говорит, тебя ждет.

Ага. Он хочет, чтобы я вместе с ним вернулась в Сэг.

Ну а ты?

Когда он вот такой, он невменяем. Ну же, Шмидти.

Уже голая. Сев на постели, она начинает расстегивать Шмидту брюки.

Чуть позже она задает старый вопрос: Ты меня еще любишь?

Все больше и больше.

А из-за Брайана ты на меня не сердишься?

Да пошел он.

Я твоя, Шмидти. Пожалуйста, люби меня. Я вернусь рано. Подождешь?

Пикап трогается и слишком быстро несется по гравию. Он только что так глубоко проник в нее, а сейчас она ляжет под этого парня, раздвинет ноги, заерзает ягодицами. Вернувшись, прижмется носом к шее Шмидта и скажет: Давай спать, любимый. Усталость? Пресыщение? А может, своеобразная благопристойность — хочет прийти к Шмидту со свежими силами.

Фотографии Мэри и Шарлотты со Шмидтом и без, что загромождали поверхность большого комода, поставленного у кровати, убраны. Они теперь на полке в шкафу — их легко достать, если захочется посмотреть. Так благопристойность поднимает он. Боль, которую терпела Мэри в этой кровати, за что она ей досталась? Какие уж такие грехи совершила Мэри, чтобы заслужить это, Шмидт представить не мог. Прошлое было одновременно и далеким, и совсем близким, и все грехи Мэри казались теперь пустяками: ложь по мелочам, непродолжительные приступы гнева, быть может, гордыня. Впрочем, нет, гордость, приличествующая выпускнице школы мисс Портер и Смит-колледжа, — качество, за которое девушек принято хвалить. Им приходилось уважать себя и всегда помнить, кто они такие и как много у них причин благодарить судьбу. Мэри определенно помнила. А что же он? Под гнетом противоестественной неприязни дочери и ледяного одиночества, запертый в ловушку Брайаном и психом из автобуса, обреченный проводить дни в вожделении и без надежды. Если это раньше времени ниспосланное наказание, то оно досталось Шмидту за Коринн, и в этом — подтверждение симметричности божественного промысла. Конечно, нельзя и подумать, чтобы кто-то осознанно старался привести в соответствие миллиарды индивидуальных судеб. Слишком тяжелая работа для бесстрастных богов, которые «из грешных радостей порока для нас орудья пытки создают». [52] Проблема решена в глобальном масштабе: бесконечная мука, распределяемая не поровну, однако всем. Достаточно вспомнить о том, что плохо кончается любая жизнь.

52

У. Шекспир, «Король Лир», V акт, сцена 3, пер. Т.Л. Щепкиной-Куперник.

Обычно эти предметы толкуют упрощенно, особенно для детей. Шмидт вспомнил, как перед походом с восьмилетней Шарлоттой в «Метрополитэн» на «Дон Жуана» они с Мэри заводили ей пластинку и объясняли сюжет, а потом, когда вернулись из театра, Шмидт спросил дочь, что ей больше всего понравилось, и она сказала: когда статуя приходит на обед и шагает вот так: та-та-та-та. И пустилась повторять: та-та-та-та, та-та-та-та… Шмидта умилил этот ответ, и он сказал дочери, что она все уловила правильно. Сначала Дон Жуан убивает Командора. Потом насмехается над покойником, приглашая его статую на обед. Наконец, в довершение всего, оказывается настолько невоспитанным, что забывает о своем приглашении, садится за стол, не дождавшись гостя, и начинает набивать желудок. Тут Шмидт, фальшивя, напел Ah, che piatto saporitoи Ah, che barbaro appetito! [53] Ничего странного, что каменный человек рассердился, вошел — та-та-та-та! — в столовую и утащил сердцееда прямиком в Ад.

53

Ого, какое объеденье! А что за зверский аппетит! (um.)

Когда воздаяние так аккуратно воплощается в одном человеке, Шмидт, пожалуй, готов — пусть даже ненадолго а la rigueur [54] — поверить в систему. Автор либретто следом за Тирсо де Молиной [55] оставлял Дон Жуану шанс на спасение. Если бы он не насмеялся над Эльвирой, если бы послушался призрака Командора, и если бы он только мог раскаяться! А как собирается спастись он сам, Альберт Шмидт? Отпустив Кэрри? Sei pazzo! [56] Ни за какие коврижки! Есть догадка, что ему вполне по силам заплатить Брайану, чтобы он оставил их в покое. А если снова объявится псих, Шмидт сможет устроить так, что малого арестуют и отправят в дурдом, где запрут на порядочный срок, так что если его когда-нибудь и выпустят, для Шмидта это уже не будет иметь никакого значения. Скажем, в Уингдэйл, если он еще работает: позвонить старому другу, который там секретарем главврача, и попросить его потолковать с нужными людьми. Понятно же, что это опасный тип и нарушитель порядка. Только вот Брайан может взять и не «купиться». Спокойно возьмет денежки да и посмеется над Шмидтом. В прошлом, предостерегая клиентов против дачи взятки и понимая, что доводы, основанные на моральных принципах или апелляции к вероятности быть пойманным за руку, никого не убедят, Шмидт обычно упирал на вопиющую неэффективность подобного метода. Во-первых, не исключено, что чиновники в правительстве сделают то, что тебе нужно, в любом случае, и без твоих денег — нужно ли платить, непонятно. Во-вторых, если чиновник возьмет деньги, а обещанного не выполнит, жаловаться будет некому. Вот и настала пора хоть раз прислушаться к собственной мудрости. А вот Уингдэйл — это, наверное, здравая мысль.

54

Зд.: в конце концов, на крайний случай (фр.).

55

Тирсо де Молина (1571–1648) — испанский драматург, автор первого драматического произведения о Доне Хуане («Севильский озорник, или Каменный гость»).

56

Да ты с ума сошел! (ит.)

Поразмыслив еще, Шмидт понял, что и это не годится. Кэрри может прознать, что он сделал, а этим рисковать нельзя. Лучше не строить никаких планов.

Проснувшись — в конце концов он все же задремал, — Шмидт видит, что уже стемнело. Он торопливо одевается, ему нужно сбежать из дому куда-нибудь, где есть люди. В доме, куда ни сунься, он чувствует себя как оплеванный: присутствие Шарлотты и отсутствие Шарлотты как комическая и трагическая личины, соединенные в некой аллегории, которую Шмидт не в силах разгадать. В любой другой вечер он направился бы прямиком в «О'Генри», но сейчас это немыслимо.

Сразу после университета, еще до того, как познакомился с Мэри, Шмидт встречался с одной девушкой из «Вуда и Кинга», она работала секретаршей в приемной и приходилась двоюродной сестрой той бостонской выпускнице, что, словно по волшебству, так нечаянно и так живо вспомнилась Шмидту, когда он услышал в телефонной трубке голос Гиловой переменчивой гречанки. Секретарша была с ним мила, но не так, как хотелось Шмидту. Он подозревал, что одному из важных сотрудников фирмы, за которого девушка в конце концов и вышла замуж, позволено больше. Это было недолго, но оттого не менее стыдно: он звонил ей каждый вечер, когда задерживался допоздна на работе или когда она отказывалась с ним увидеться. Если она не подходила к телефону, Шмидт тут же делал вывод, что она с тем, другим, и давал полную волю воображению. Ему никогда не приходило в голову, что в свободное время у нее могут быть другие занятия, кроме мужчин, что она может пойти на концерт или, например, с подругой в кино. Автоответчиков в те времена еще не было, так что он не мог даже утешиться звуком ее голоса, обещающего перезвонить. Если же она отвечала, Шмидт трусливо прикрывал микрофон ладонью, слушал ее голос и через минуту-другую вешал трубку. Но ему нужно услышать Шарлотту! Шмидт решает, что если Райкер еще не вернулся с работы, он обязательно услышит голос дочери — по крайней мере, записанный на пленку. Набирает номер и ждет, пока включится автоответчик.