О Тех, Кто Всегда Рядом!

Три дня уходят на подготовку. Мне все время боязно, меня прямо-таки колотит от страха, но сильнее любых ужасных ожиданий — любопытство, сгубившее не одного дурака.

Я успеваю смотаться в деревню — за дедовым горшком, вернуться обратно и даже дать нагоняй расслабившемуся Симону. Думает, что если деда нет, то можно мне на шею садиться? Пусть так о ком-нибудь другом думает! Проверил торговые записи — за такую же неделю прошлого года было продано в четыре раза больше! Чем, как не нерадивостью можно объяснить такой провал? Пригрозил лентяю скорым расчетом, если дела так и дальше идти будут. Вроде подействовало, но не знаю, насколько хватит моего внушения: дед, бывало, для пущей убедительности дубиной его охаживал пару раз в год. Вот тогда он становился послушный и работящий. Ничто так не стимулирует человека к хорошим поступкам как ласковое слово и тяжелая суковатая палка. Симон хоть и сильно постарше меня будет, но такой тощий да плюгавый, что поколотить его я смогу и без посторонней помощи. Только вот боком бы мне это не вышло.

Решаю, что как только мы с моим новым приятелем управимся с нашим дельцем — так устрою хорошенькую проверку: товар, деньги, проверю пересортицу.

Карел все это время живет у меня и пытается затащить в кровать Герду. Та вроде бы и не против, но ей не нравится, что объявившийся кавалер не располагает постоянным доходом, достатком и сколько-нибудь прозрачным будущим — носит его по миру как перекати-поле. Но зато когда открывает рот… никак не угнаться усатым стражникам за его плавно катящейся речью с необычным акцентом — Герда тает! Ровно до тех пор, пока Карел не пытается перейти от слов к делу и здесь его руки наталкиваются на каменное упрямство красотки.

На третью ночь Карел пропадает, и я сижу в своей комнате и тщательно обсасываю все последствия его исчезновения. Мне кажется, что вот-вот случится нечто непоправимое, необратимое и кошмарное, но едва я собираюсь заснуть, как в дверь вваливается пьяненький приятель и хвастается добытым рисунком внутренних покоев замка:

— Смотри-ка, Одон! Если мы все сделаем правильно, — бормочет он, — то уже завтра все закончится!

Я раскатываю по столу шуршащий рулон телячьей шкуры, на которой кто-то начертал линии, рассыпал в изобилии непонятные значки и пометил некоторые места стрелками и крестиками, но понятнее от этого рисунок не стал: вот нарисовано как двое прислужников тащат на тарелке здоровенного зажаренного кабана — не понять на кухню несут или в трапезную; вот красавица расчесывает волосы пред зеркалом, и в зеркале не отражается, но, может быть, просто лень было рисовальщику изображать еще и отражение; еще есть два маленьких стражника — они сторожат какую-то дверь, и их кольчуги выписаны подробно. В общем все написано и нарисовано так, что если бы я захотел придумать какой-нибудь совершенный способ заблудиться в переходах замка, то я бы не смог сотворить этого лучше, чем уже сделал неведомый мне рисовальщик.

— Ты в самом деле думаешь, что этими каракулями можно пользоваться? — спрашиваю Карела, но вместо ответа слышу сонное почмокивание.

Только к полудню он продирает свои заспанные зенки и громко требует воды.

— А лучше — вина! — в его голосе нет раскаяния, только показное самодовольство и я начинаю сомневаться — тому ли человеку я доверил свою никчемную шкурку?

— Ты где бродил всю ночь? — все-таки задаю крутящийся на языке вопрос. — Я уже извелся весь! Думал, тебя прибрали…

— Т-с-с-с, — он прижимает указательный палец к губам и страшно вращает глазами. — Потише!

— Да брось! — отмахиваюсь я, — Кто здесь будет нас подслушивать?!

— Не знаю, — отвечает Карел. — Просто голова раскалывается, поэтому лучше не шуми, если не хочешь, чтобы я все здесь забрызгал мозгами.

И потом, понукаемый моими вопросами, рассказывает о своих ночных похождениях.

— Выступаем послезавтра на рассвете. С нами пойдут Шеффер и двое его подручных. У одного из них есть знакомец во дворце — чистый путь нам обеспечен. Сам Шеффер иноземец и в городе проездом, так что на следующее утро его уже здесь не будет. Он какой-то важный человек в определенных кругах. В общем, его слушаются.

Его палец елозит по рисунку, показывая мне наш путь, наиболее опасные места и еще десяток всяких мелочей, которые мне никогда не пришли бы в голову — вроде того, что некоторые двери следовало заблокировать, а кое-где поставить наблюдателей. Дорога для пальца заканчивается в той самой светелке, где прихорашивалась девица.

— Клиодна должна быть здесь! — с нажимом говорит Карел. — А сокровища для Шеффера — вот здесь! Мерзавец затребовал полтора десятка золотых предоплаты, чтоб, значит, если что, то семьям было можно как-то первое время перебиться. Я пообещал выдать.

Высыпаю поверх рисунка десяток кругляшей, затем выкладываю еще пять — монеты как новые, хотя чеканка старинная, полновесная — с трудом можно разобрать, что за король их выпустил. Но морда такая в профиль изображена — серьезная. У иного медведя во взгляде столько суровости не найти, как у давнишнего какого-то короля. Жалко отдавать такие монетки — гладенькие, необрезанные. В них золота на четверть больше, чем в нынешних. Но другого золота у меня нет. И только теперь приходит в голову мысль, что сначала было бы неплохо заглянуть в лавку к меняле — пару-тройку золотых на обмене выгадал бы непременно. А это очень хорошие деньги.

— Э-э, брат, ну-ка, ну-ка, — приятель аккуратно переворачивает каждую монетку, пару из них пробует на зуб, — чтоб меня бесы разодрали! — возбужденно выдыхает он. — Это же! Настоящие злотые прежней династии!

Он не надолго, на десяток ударов бешено колотящегося сердца в моей груди, задумывается.

— Вот что, Одон! Я бы был плохим другом, если бы взял эти деньги для оплаты услуг Шеффера с подручными. Довольно будет и одиннадцати с него, — он деловито ссыпает в оттопыренную подкладку своего замечательного сапога заявленную сумму, остальное решительно отодвигает ко мне: — Спрячь куда-нибудь. А лучше — отнеси ростовщикам, у них они целее будут. Под четверть в год если возьмут, то через год получишь еще один золотой! Здорово?

Я о таком еще не слышал. Что это за люди, раздающие всем подряд деньги? Спрашиваю о том Карела, он делает глупое лицо и отвечает:

— Слушай, откуда мне знать? Я слышал, что если ты меняле на год деньги отдашь, то через год он вернет больше!

Теперь пришла моя очередь задуматься: откуда меняла возьмет лишний золотой? Ведь он не пашет, не сеет, не кует и не торгует! Он не учит и не лечит, не лазит по горам и рекам, разыскивая золотые жилы и самородки, так откуда он через год возьмет пятый золотой? Спрашиваю опять Карела, он долго морщит лоб, потом отмахивается:

— Слушай, Одон, какая разница, где он возьмет этот золотой? Хоть у самих Анку! Тебе-то что за дело?

А я себе соображаю: если он мне отдаст золотой, то и для себя припасет еще один, ведь глупо думать, что ему просто хочется облагодетельствовать меня? Но если это так, то я тоже очень хочу научиться вести дела так, чтобы не торгуя, не взращивая хлеб или там репу, и не выделывая шкуры, каждый год иметь прибыток!

Но Карелу и самому становится интересно:

— Наверное, он хорошо зарабатывает на разменах?

— Как это? — мне еще не доводилось слышать о таком заработке.

— Ну, вот посмотри: каждый золотой стоит дюжину дюжин оловяшек, так? Вот. А меняла даст тебе не дюжину дюжин, а одиннадцать дюжин и полдюжины! Итого с твоих четырех золотых на простом обмене он заработает… Шесть, шесть, да еще два раза по шесть — две дюжины оловяшек!

Такое не укладывалось в моей голове: какой дурак согласится отдать какому-то меняле свои деньги просто за то, что тот их пересчитает и переведет золото в олово? В чем здесь загвоздка?