О Тех, Кто Всегда Рядом!

Он замирает на пороге, оборачивается, я вижу на губах усмешку — он мою хитрость раскусил сразу. Ну и пусть. Я ведь не собираюсь его обманывать? Все честно.

А пока он устраивает дела, я отпускаю товар покупателям и прикидываю: можно ли будет стать менялой после того, как мы откопаем сокровища Карела? В том, что это однажды случится — я уверен как в неминуемом восходе солнца. И еще непременно нужно будет напроситься в ученики к кому-то из них — к Иржи или к тому же Фоме.

Решено! После того как разбогатею, стану менялой!

Вечером я еще успеваю забежать к Марфе, но она дуется на меня — что надолго забыл о ней, что занят своими делами, что мне нечего ей сказать. А мне и в самом деле нечего — ведь не рассказывать же глупой о своих приготовлениях к налету на замок Сиды?

Скучно мне с ней — девчонка тараторит что-то о своих подружках, о праздничных подарках, а мне зевать хочется. Она чувствует перемены во мне и тоже смурнеет. А я сижу и думаю — как завтра все обернется? И не до чего другого мне дела нет. Поэтому вместо пьяного празднования веселого дня Сейны, мы хмуро молчим, будто совсем чужие, а потом мне это надоедает, я говорю:

— Устал я, Марфа. Пора мне спать. Завтра много работы.

И, не прощаясь, ухожу.

Глава 4 В которой все-таки совершается нечто такое, о чем многим приходится в последствии долго сожалеть

Утро выдается холодным, мокрым и ветреным. Не стояла бы еще темнота — впечатление от рассвета было бы самым удручающим: тучи, косые струи дождя, серость и бульканье пузырей в канавах. Но пока не взошло солнце такая погода нам даже на руку: вряд ли кто-то потащится по скользким улицам в такой неприветливый час.

На улицах ни единого живого существа — ни собак, ни чокнутых Желающих. Только я, мой приятель, завывающий в подворотнях ветер, скрипящие под его напором ставни и шлепающий крупными каплями по нашим спинам и шляпам дождь.

Мы встречаемся с людьми Шеффера у низенькой башни Замка Наместника, одной из тех, что остались у замка от старой постройки. Новые-то повыше, да покрепче будут. Но потайная дверь, от которой имеется ключ, есть только в этой.

Шеффер — бывалый дядька возраста моего отца, если бы тот был сейчас еще жив. Такой же угрюмый и малословный. Его подручные, их оказывается не двое, а трое, укрыты мокрыми капюшонами драных плащей; лиц не разглядеть, да не больно-то и хотелось, другие дела есть.

Один из них остается возле прикрытой двери — на всякий случай. Я, правду сказать, не очень понимаю, что это за случай? Если только проследить за тем, чтобы ее случайно кто-нибудь не запер до нашего выхода? Почему нельзя просто закрыть ее изнутри? Странно все это.

Карел тащит нас за собой по темным переходам, сам впереди, за ним Шеффер, следом я и замыкают нашу вереницу два молчуна.

В одном ответвлении замечаю светляк чадящей свечи — кто-то поставил ее на бочку перед неприметной низенькой дверцей, но никого в проходе нет и мы спешим дальше.

Внезапно Карел останавливается перед двойной развилкой и они с Шеффером долго соображают — в какую сторону двинуться? Вертят в руках ту странную картинку, на которой кто-то неумелый изобразил план замка, но понимания не приходит. Дрожат язычки пламени в масляных лампах, длинные тени ползут по круглым сводам старинного коридора, чувствуется в стылом воздухе запах какой-то травы, даже, скорее, болотной тины — общая картина немного жутковатая, а если еще вспомнить, куда мы с Карелом идем на самом деле, то становится и вовсе страшно! Шеффер со своим идет за сокровищами — ему легче. А мы за смертью Клиодны! И как станем выбираться — я не очень себе представляю.

Мне с моего места слышен только малоразборчивый торопливый шепот обоих:

— … налево пути… не быть. Вот здесь… кладка!

— Переверни, дурень… мы здесь, вот башня… сокровищница. Направо!

И мы крадемся дальше. Все в той же последовательности. Издавая еле слышный шорох, когда плащи полами задевают оштукатуренные стены.

Я чувствую, как постепенно понижается уровень пола; уклон едва заметный, но он есть и еще редкие ступеньки — должно быть, мы уже под землей. Глаза уже привыкли к царящему здесь мраку, фонари едве-едва тлеют, но от белых стен их огонь многократно отражается и подземелье выглядит гораздо светлее, чем начало нашего пути.

Я замечаю сбоку небольшую каморку, в которой грудой свалены кости — чистые, будто вываренные кем-то, белые, с мослами и острыми щепами, торчащими в разные стороны. На них скачут блики от наших светильников. Их много: бывшие когда-то чьими-то руками-ногами, ребрами, спинными столбами и черепушками, сейчас они выглядят как что-то чужое и гадкое. А ведь за каждой костью — чья-то жизнь. Когда-то они ели, пили, миловались и танцевали, растили детей и лепили горшки. А теперь только безжизненные осколки. И я так же когда-то… Тьфу, бесы! Лучше о таком не думать совсем!

Снова останавливаемся и снова шепчутся наши предводители, но я уже не слушаю, потому что мне хочется до ветру. Так сильно, что нет никакой возможности обращать даже малую часть своего внимания на что-то другое. Не наделать бы в штаны. Видимо, скрежетанье моих зубов достигает слуха Карела, потому что он оглядывается и больше глазами, чем словами, спрашивает о причине беспокойства.

Знаками объясняю ему, он качает головой, улыбается и показывает на стену. И правда, кого я стесняюсь?

Вскорости выходим к лестнице. Она жмется к стене квадратной башни, поднимаясь куда-то ввысь угловатой спиралью, и мы оставляем здесь еще одного человека. Я опять не понимаю, зачем это делается, но командует Карел, а я ему пока верю. Как верят и остальные, безропотно принимая его распоряжения.

На третьем этаже в узкое стрельчатое окошко видна земля; пока мы шли, снаружи занялся день, но он темен и мрачен. Точно такой, как я уже говорил: дождь, тучи, холод.

— Тихо! Смотри, — за руку дергает Карел.

Поворачиваю голову в длинную темную галерею, уходящую вдоль замковой стены и замираю от страха: в ней на длиной жерди головами вниз висит дюжина тех, кого мы называем Остроухими. И они без масок! Мне виден только ближайший.

Еще в детстве, балуясь с друзьями в лесу, я заметил, что практически невозможно разобрать черты лица человека, висящего вниз головой. Невозможно узнать его, без старательного вглядывания, даже если это тот, кого ты видишь каждое утро.

Поэтому я даже не пытаюсь разобрать особенности его физиономии, просто отмечаю, что кожа очень бледная, только что не светящаяся, волосы длинные и того оттенка, что практически неотличим от старческой седины. Брови, однако, темные. Уши действительно острые. Не так, чтобы это стало отталкивающим, но на человеческие они похожи только в нижней половине. Они слегка оттопырены и даже, кажется, во сне шевелятся, вслушиваясь в окружающие это существо шумы. Глаза закрыты. Руки Анку намертво вцепились в его же пояс, на котором болтаются какие-то незнакомого вида брелоки. Что-то вроде амулетов, разных цветов и размеров. На поясе же висит пристегнутая шнурком широкополая шляпа. А рядом с нею — та самая маска из мерцающего голубым цветом металла, знакомая мне по многим встречам с собратьями этого Анку. За его спиной до самого пола свисает угольно-черный плащ, похожий на собравшиеся складками крылья ночного нетопыря. То, что днем выглядит как строгий наряд, в рассветных сумерках становится олицетворением неосознанных кошмаров. Я вновь возвращаюсь к его лицу, и теперь мой взгляд замирает на синевато-серых в утренней мгле губах существа! Верхняя губа слегка приоткрыта и мне становятся видны его зубы. Длинный клык, в половину моего мизинца, притягивает взор получше бочонка с золотыми монетами, глаз отвести невозможно, словно передо мной самая красивая из земных женщин. Но я все-таки понимаю, что передо мной очень страшная тварь, способная сожрать меня не задумываясь ни на мгновение. Воплощенный ужас — вот что это такое! Если бы я не был настолько сильно испуган этой встречей, я бы непременно заорал, но страх, сковавший мои члены, меня же и спас.