О Тех, Кто Всегда Рядом!

Мы очень мало разговариваем: мне с Хине говорить вроде бы уже не о чем, все, что нужно, я знаю, а Иштван, хоть часто и удивляется всему вокруг, но снисходит до разговора со мной только тогда, когда я не сижу в седле рядом с Хине-Тепу. Видимо, ревнует. Угораздило же человека!

Больше всего ему непонятно — куда подевались обычные для дорог разбойники, мошенники, конокрады и воры? Никто не пытается нас обмануть, обобрать или прирезать, что, если верить Иштвану, в его мире происходит регулярно и никто иначе как большим караваном на дальние расстояния не ездит. Когда я ссылаюсь на причастность к этому кровососов — он не понимает, как такое вообще возможно, и не верит мне. По его убеждению, каждый Анку должен быть убит, а порядок, который кем-то создан — даже если в этом заслуга кровососов, лучше бы оставить как есть.

Попадающиеся нам Анку не назойливы — смотрят документы, кивают, удостоверяя их правильность и едут дальше по своим делам. Иштван вскоре перестает шарахаться от черных теней каждый раз, как завидит их на горизонте. Он перестает считать их опасными и вслед уносящимся вдаль кровососам строит потешные рожи: высовывает язык до груди, кривит лицо, оттопыривает уши, выпучивает или наоборот — смыкает в тонкую щель — свои глаза и нелепо машет руками, изображая Этих.

Еще его очень радует непривычная чистота городов и деревень, через которые приходится проезжать. Он восторгается тем, что нам почти не встречаются калеки, нищие, больные — все кто оказываются на нашем пути, выглядят упитанными и здоровыми. И снова он отказывается верить, что и этому виною черные кровососы.

Он обращает внимание на полное отсутствие вооруженных людей, кроме городской стражи, таскающей свои алебарды и дубинки, и восхищается умением правителя поддерживать в большой стране законность, не прибегая к постоянным войнам с баронами. Все это ему очень непривычно. Знал бы он, что у нашего правителя всего и забот — на какого зверя поохотиться сегодня? — говорил бы иначе.

Да, признаться, я уже и сам начинаю сомневаться в том, что от них нужно избавиться. Немного насмотревшись на тот маленький городок в мире Иштвана, я уже совсем не уверен, что желаю такого же землякам: грязь, вонь, несправедливость, болезни… Если Анку вдруг исчезнут — не станет ли только хуже? Разве не бросимся мы резать друг друга, спеша возместить обиды, перекроить земли и насытить утробы? Разве не превратим цветущие, ухоженные города и села в грязные клоаки, наполненные зловонными испражнениями? Кто станет арбитром и будет выносить приговоры преступникам? Кто заставит работать лентяя или неумеху?

В общем, чем ближе мы подбираемся к Сиду Динт, тем все более сильные сомнения меня одолевают.

Я очень хочу избавить своих земляков от смертельной власти Туату и Анку, но вместе с тем, я совсем не уверен, что мы не забудем все то хорошее, чему они нас научили. Точнее, я уверен в обратном, потому что помню, с какой легкостью обманул меня Симон, едва представилась возможность, помню лживые хитрющие глазки Корнелия, воспользовавшегося ситуацией и обобравшего меня, несчастного сироту, помню алчность Шеффера и его подручных — даже два столетия власти Сидов никак не повлияли на душевные качества людей, оставив нас такими же жадными и вечноголодными ублюдками, какими мы сами считаем исполнительных Анку. Главный враг человека не мертвый кровосос, а он сам, живущий в пороке и грехе!

Что-то я совсем уже заговорил как святоша на воскресной проповеди. Доводилось мне слышать от них подобные речи и тогда я неверяще хмыкал: ну да, конечно! Теперь же мне думается, что были они во много правы. И что большее зло: чистящие мир от дурного мертвые Анку или их «невинные» жертвы — люди? Оправдана ли преждевременная смерть одного хорошего человека, попавшего в очередь, десятком смертей отъявленных негодяев, прибранных на местах преступлений? Теперь, побывав в Арле Иштвана, где за один день меня едва не прикончили разбойники и сам Иштван походя убил двух из них, где я увидел самый грязный и зловонный город, превосходящий своим непотребством любое из самых смелых моих предположений, я совсем не уверен, что исчезновение Анку станет для нас благом.

Но я пока еще с Хине. Потому что обещал, потому что рассчитываю на награду и потому что убийство Морриг, по большому счету, ничего не изменит. А вот потом, обзаведясь деньгами и кое-каким опытом, я из кожи вон вывернусь, чтобы понять — что такое Анку для нас? — осуждение и кара или награда и высшая справедливость? Ведь они не отняли у нас возможность любить, растить детей, выращивать репку, сочинять песни. Они избавили нас от надобности быть мерзкими, жадными, вечноголодными тварями, невидящими вокруг ничего, кроме своих желаний и страстей. Более того, мне теперь кажется, что и любить друг друга мы, люди, стали гораздо больше, чем раньше. Ведь теперь нужно успеть воспользоваться каждым мигом, что дается большинству из нас короткой жизнью. Немногие это понимают умом, большинство просто спешит жить, но не так важно понимание, ведь оно всегда дается немногим, куда важнее отношение к явлению.

И я обещаю себе потом, когда останусь один, объездить все храмы, все школы, в которых преподают разнообразные науки и выяснить правду!

А сейчас главная для нас всех проблема — деньги. У нас их совсем не осталось. Если не считать неполных двух сотен сольди, за которые здесь не сала нарежут и пирогами накормят, а отведут прямиком к тому алтарю, где неведомый мне Туату высосет из меня красную кровь. Несколько раз наш стрелок Иштван набивал по десятку уток, и мы их продавали в небольших городках, но это не тот доход, к которому я привык и который позволяет думать больше не об набитии живота, а о деле. А Харман с Римоном, где я мог бы разжиться капиталом — совсем в другой стороне, это я уже выяснил у встречных. И Болотная Пустошь, где можно было бы надеяться отыскать золотишко семьи Карела — тоже не близко.

И от этих раздумий: где взять денег — голова начинает болеть едва ли не сильнее, чем от рассуждений о кровососах.

— Смотри-ка, какой городина! — голосит Иштван, вырвавшийся на своем ишаке немного вперед.

— Петар, — говорит мне в затылок Хине. — Здесь бывает Морриг из Сида Динт.

— И ее потомок с тремя сердцами. — Добавляет Туату после недолгого молчания. — Тоже живет здесь.

— Чего? — отзываюсь уже я.

Мне еще не доводилось слышать о трех сердцах. Иштван на ишаке, услышав краем уха о злобной Морриг, возвращается к нам, готовый внимать.

— Морриг сотню лет назад понесла от одного малоизвестного короля. И родила потомка, — пускается в объяснения Хине. — Она мнит его владыкой людей и грезит посадить на трон этого мира. Если ей удастся это сделать, то вскоре у вас будет один величайший король, объединивший всех людей под этим солнцем. И убить его будет почти невозможно. Три его сердца, каждое из которых — змея, не дадут этого сделать. Пока что он мал, набирается премудрости, злобы и ненависти, но пройдет еще полсотни лет и тогда…

Я не представляю, насколько нужно быть похотливым козлом, чтобы возжелать Туату. Но мне еще больше непонятно — зачем Морриг понадобился этот ублюдок? Да еще с тремя сердцами. Разве и без того не владели они нашими жизнями?

— Каждое из сердец его наполнено злобой, каждое желает крови, каждое любит лишь чужую смерть, — вещает Хине.

Иштван все это воспринимает всерьез.

— Я убью этого выползня! — восклицает он. — Мой лук позволит мне это сделать!

Он горделиво оглядывается, словно ищет рядом зевак, которые должны узнать в нем необыкновенного героя.

— Хине, — меня же интересуют более жизненные вопросы, — скажи мне, как этот король и Морриг оказались в одной постели? Ведь если Морриг похожа на Хине-Нуи, то должно быть в ней футов девять росту?

— Разве забыл ты, человек Одон, как прекрасна Хине-Нуи? Разве при встрече не захотел ты разделить с нею ложе? А ведь это было тогда, когда она почти лишена своих сил.

Я вспоминаю свои ощущения при встрече с главой Сида Беернис. Действительно — реши она в ту минуту, что мне срочно нужно стать осеменителем и ничто не помогло бы мне сдержаться. Но та же Клиодна никаких подобных чувств не вызывала — это была просто мерзкая кровососка!