О теории прозы

Причем Дон Кихот и герцог столкнулись в отношениях, которые от них самих не зависят.

Дон Кихот сделан на многократном опровержении сущности этого человека. На многократном его изменении.

Дон Кихот сделан так, как делают раз в 400 лет. Опровержением сущности. Того, что могло бы существовать, и того, что существовало на самом деле в то время. Он сделан созданием нового искусства, новых людей, нового времени.

Пишут люди книги, создают черновики, создают книги, а потом разговаривают с ними, как с другом, который тебе изменил. В конце книги, своего большого романа «Ярмарка тщеславия», Теккерей пишет:

«Кто из нас в этом мире пользуется счастьем? Кто достигает желаемого, или же, достигнув искомое, оказывается вполне удовлетворенным?

Тем не менее, однако, дети мои, закроем наш балаганчик и припрячем наши куколки, ибо представление окончено».

Вот самые грустные слова об окончании книги.

Китайцы говорят: если следы армии на дорогах содержат перекрещивающиеся следы колес, значит, армия разбита. Но на появлении книг следы перекрещиваются.

И все-таки думаю, что критик должен быть художником или восторженным читателем, но таким, который умеет плавать, и он должен быть птицей, которая летает в воздухе изменением поворота крыла, машет крыльями. Он понимает произведение, и оно его несет. Он пользуется столкновением ветров, а погода – дождь, жара, буря, гроза – для него тоже непонятная попытка создать равновесие.

То, что рассказывают про Мэри Хемингуэй, звучит очень правдоподобно. Давно подозревал, что с ней дело нечисто.

Также думаю, что слова «ich sterbe» в действительности звучали иначе – «стерва».

В жизни обижают людей.

Литература пересуживает суд. Литература амнистирует.

Она представляет будущие нормы нравственности.

И этот процесс начинается очень рано.

С Гераклита?

Еще раньше.

С начала первых записей. Мастер строит дворец для сохранения денег.

Для себя он делает туда тайную нору.

Получается так, что этот человек попадается.

Его казнят и следят, кто придет плакать над трупом.

Жена едет к нему с кувшином молока.

Разливает молоко.

Плачет.

Ясно. Она плачет над мужем, но со стороны можно думать, что она плачет над молоком.

И хитрость, которая покрывает преступление, автор находится на ее стороне.

Даже наш Робинзон, он все время молится, ведь он убежал из дома, несмотря на отцовское запрещение.

Поэтому и говорю, литература амнистирует людей, которые совершили какое-то преступление.

Человек унижен при разделе наследства.

Он хочет убежать из Лондона.

Колокол звонит, раздается голос: ты будешь трижды лорд, мэром Лондона.

Героя спасает кот в сапогах.

Мы должны знать следы сохраненных в литературе сцеплений.

Сцеплений обстоятельств, которые приводят нас к Шекспиру, человеку, который не переделывал сюжеты, а разламывал их, чтобы исследовать поступок человека.

История мудрого принца Гамлета.

Суд совершается по будущим законам нравственности.

Вместе с принцем судят могильщики.

Могильщики, о которых так точно знал Маяковский, ибо он тоже знал об Океане.

И я увидел на блюде студня косые скулы океана.

Мать секла меня, потом устраивала выставку рубцов на устрашение остального потомства.

Помню волчонка, что сидел под столом, смотрел на отстраненные от него – шагающие уверенные башмаки.

А я еще и сейчас ревную ее к старшему брату, которому иначе говорили, с другими интонациями, иначе подавали еду.

Все его способности кончились с окончанием гимназии.

Толстой не мог уйти от самого себя.

Человечество тоже не может уйти от самого себя и в наше время, и тысячу лет тому назад, и четыре тысячи лет. Оно живет воспоминаниями, мифами, переживаниями, перебором звеньев жизни.

Толстой, вероятно, был счастлив, когда он умирал на станции железной дороги. Уйти было некуда. Весь мир его знал, и он не мог бежать, как цари убегали от царства. Толстой не мог вмешаться в толпу.

Смерть помогла ему. Сняла вину перед женой. Жена заглядывала к нему в окно. Он, вероятно, читал ее слова, видя знакомые губы, что-то говорящие. Ответа не было, и дороги нет.

Человечество уходит от прошлого, пересмотрев его.

Заново смонтировав куски снятой пленки, даже обновив некоторые эпизоды. Как бы снявши дубли с подвигов.

Я не был прав, когда отделял течение жизни от течения искусства, они связаны разочарованиями, славой и зовом к подвигу.

Нужно соединить, хотя бы для себя, слова одной резолюции и слова Пушкина, даты и цифры календаря истории, чтобы увидеть мысли и положение великого человека.

Резолюция Николая I

1826 год.

«Я считаю, что цель г. Пушкина была бы выполнена, если б с нужным очищением переделал комедию свою в историческую повесть или роман наподобие Вальтер Скотта».

В.А. Жуковскому

17 августа 1825 года

Михайловское

Кстати об элегиях, трагедия моя идет, и думаю к зиме ее кончить; вследствие чего, читаю только Карамзина... Какая жизнь!

...Одна просьба, моя прелесть: нельзя ли мне доставить или жизнь Железного колпака или житие какого-нибудь юродивого. Я напрасно искал Василия Блаженного в Четьих Минеях – а мне бы очень нужно.

13 и 15 сентября

1825 года П.А. Вяземскому

Михайловское

Благодарю от души Карамзина за Железный колпак, что он мне присылает; в замену отошлю ему по почте свой цветной (красный. – В. Ш.), который полно мне таскать. В самом деле не пойти ли мне в юродивые, авось буду блаженнее! Сегодня кончил я 2-ую часть моей трагедии...

Письмо П.А. Вяземскому

7 ноября 1825 года

Михайловское

Жуковский говорит, что царь меня простит за трагедию – навряд, мой милый. Хоть она и в хорошем духе писана, да никак не мог упрятать всех моих ушей под колпак юродивого. Торчат!

П.А. Плетневу

4—6 декабря 1825 года

Михайловское

Кстати, Борька (Федоров. – В. Ш.) также вывел юродивого в своем романе. И он байроничает, описывает самого себя! – Мой юродивый, впрочем, гораздо милее Борьки – увидишь. Вот тебе письмо к двум еще юродивым...

...Воейков...

...Кюхельбекер...