О том, что сильнее нас

Мало не показалось. На торфянике осенью прошёл серьёзный пожар, и половина бровок, по которым мы шли, погорела. Представляете, как можно идти, если всё вокруг завалено горелыми соснами и берёзами? Не ствол к стволу, а слой в три метра рыхлой спутавшейся массы стволов, ветвей, корневищ… Выбирать ствол, который не очень качается и достаточно толст, чтобы держать, и идти, балансируя, по нему, перелезая через препятствия типа перекинутых через него корневищ других деревьев? Да ещё и с рюкзаком килограмм на сорок? Стараясь не цепляться этим рюкзаком за ветки? Да ещё когда озверелые комары и слепни едят? Да ещё и стараясь не обращать внимания на периодически разложенных на этих стволах греющихся гадюк? А теперь представьте, что этим занимаются девушки. Ну да, а у одной из них — ещё и вместо рюкзака огромная, цеплючая и неудобная вязанка предметов, плюс в каждой руке по три сумки…

* * *

Разумеется, Алла немедленно попробовала учинить ровно то, что и предсказывалась — слепить собственную съёмочную команду. Пришлось ответить обещанным — вооружиться удочкой и, забив на всё, таскать себе карасей, периодически отвлекаясь на съёмки природы. День, другой… Если и были недовольные, то не я. Погода радовала, клёв тоже… Птичьи базары опять же…

На третий Настя не выдержала и провела разъяснительную работу. Вот уж не представляю, чем она смогла переломить ситуацию, но — факт есть факт. Алла подошла, покаялась и предложила начать то, за чем приехали, в смысле — постановочные съёмки по типу визуальных ассоциаций к различным рассказам Брэдбери и к «Волшебнику Земноморья» Ле Гуин.

Вот здесь всё наконец-таки сдвинулось с мёртвой точки, более того — понеслось вскачь. Все девушки выкладывались и творили невозможное. Балансировали на крошечных коряжках посередине больших озёр, умудряясь и выражение лиц держать, и с реквизитом убедительно управляться… Вот попытайтесь представить себе. Одноместная пляжная пластиковая надувнушка, на которой странным образом умещаются трое. Подплываем к торчащей из воды крошечной шаткой коряжке размером с два кулака. Стелем на воду тряпку полтора на полтора метра, серединкой на коряжку. При том что лодка, стоит потрогать что-либо пальцем, начинает быстро плыть. Подплываем опять, высаживаем Настю. Заставляем встать на ноги. Подплываем снова трижды с разных сторон. Алла, также встав на ноги, а представьте, что это такое на крошечной надувнушке, правит ей визаж. Вручаем ружьё. Отплываем. Делаем круг, высказывая пожелания про позу. Я — словами, Алла — стоя в лодке, иллюстрирует. Обе при этом с трудом удерживают равновесие, а я с трудом удерживаюсь от смеха. Стас с Машкой на берегу и не удерживаются, а со здоровым ржанием катаются по мокрому мху. Далее повторяем процедуру с Машкой. И только потом — начинаем кружить по озеру на лодке, делая снимки.

Или — отсекаем трассу пролёта одной из птиц к гнезду, если она это гнездо защищать собирается, находим ракурс, в котором гнездо оказывается за узкой протокой, полностью перекрытой туннелем из веток, загоняем туда лодку с двумя девушками и инструкцией, в какие стороны смотреть и с каким выражением… И –начинается. Я лежу на берегу с телеобъективом на камере, Стас имитирует нападение на гнездо, чайка идёт на него в атаку, но выглядит с моей стороны — как будто на лодку, так что в перспективе она ещё и с лодку размером, я свищу, девушки за секунду выравнивают лодку и принимают позы, одна на вёслах, вторая испуганно оглядывается… Дубль второй снят, готовим третий!

Вся плёнка, кроме аварийного резерва на обратную дорогу, вылетает за несколько часов. Стоп. Холодно уже, да и плёнки больше нет. Снять только ещё вон тех чаек, круговерть которых исполняет свой воздушный танец на фоне почти чёрного уже неба в последнем, кроваво-красном луче заходящего солнца. Отбой. Завтра домой.

* * *

Возвращение — оказалось чуть ли не интереснее всего остального. Лезть ещё раз через завалы не хотелось, поэтому решили выходить прямиком на торфоучасток, а оттуда уезжать на мотовозе. Дорога оказалась раза в три длиннее ожидаемого. И карта соврала, и обходов много было… Но подобного разнообразия ландшафтов я в торфяниках ещё не видел. Мы шли по высоким бровкам, по низким, по лесам зелёным, по лесам чёрным, сгоревшим, по совсем затопленным, которые по колено в воде, строили из срубленного дерева мосты через широкие и глубокие каналы, мостили гати через топкие моховые прораны в бровках, прорубались с помощью мачете через непролазные чапыжники…

Вот и участок. Сегодняшний поезд, правда, ушёл уже, ночевать придётся. На участке только сторожиха с собакой. Фантастический букет ощущений даёт вечерний пустой торфоучасток! Это такая микродеревенька, пятьдесят на пятьдесят метров, из ржавых-прержавых вагончиков. Каждый из которых любовно украшен плакатами. Вокруг каждого — клумбы цветов. Дощатые тротуары. Фонтан на центральной «площади». Ржавая-прержавая пожарная каланча посередине. Верхняя площадка каланчи обшита металлическими листами, более напоминающими дуршлаг из-за сотен и тысяч пулевых и картечных пробоин. По всей видимости, её последние годы преимущественно использовали не как наблюдательную площадку, а как мишень для пальбы спьяну из дробовиков. Железнодорожная станция. Тоже ухоженная. А вокруг — до самого горизонта раскинулось кладбище механизмов. Наполовину вросших в торф. Ржавых до умопомрачения. Но почему-то с сохранившимися отдельными поверхностями, покрытыми почти свежими яркими красками. Автомобили, тракторы, бульдозеры, комбайны, вагоны, паровозы, асфальтовые катки, пароходы… Да-да, асфальтовые катки и пароходы — тоже! Это которые опознать можно. Но абсолютно большая часть механизмов не поддаётся опознанию вообще никак. Нечто из другого мира.

И всё это хозяйство — мало того, что до половины вросло в ярко-рыжий торф, покрытый пятнами разноцветного мха, так ещё и поросло молодыми берёзками с умопомрачительной яркости листвой!

В общем, оставшиеся до заката пару часов я ещё и ещё раз пересчитывал оставшиеся в фотоаппарате неснятые кадры, числом около десяти, и даже не семь, как в поговорке, а двадцать семь раз примерял каждый сюжет, взвешивая, какие самые важные. Снять всё, что хочется, нереально, это ящик плёнки надо. И не пятнадцать минут закатного освещения, а как минимум трое суток непрерывного заката. Эх, и почему оно не в Заполярье, где закат круглосуточно?

Стас занимался примерно тем же. А вот девушки — ныли. Все три. Настя потому, что проголодалась и слепни заели. Алла потому, что обещала сегодня приехать. Машка — не знаю уж почему, наверное, из принципа… Впрочем — кое-что завтра прояснилось.

Несмотря на нытьё — закатная фотосессия с берёзками и ржавыми железяками удалась. Всё же такой красоты и невозможности ландшафт, такой красивый вечер — не могут оставить равнодушным никого. Чуть только наступило время взрыва красок — все до единой вытерли кто слёзы, кто сопли и с воодушевлением ринулись в бой. А потом, через полчаса, скисли опять.

Наверное, самой лучшей, самой показательной, самой запомнившейся зарисовкой из поездки стал последний кадр плёнки, который я всё же приберёг. Салон мотовоза. Мы — единственные пассажиры, причём в салоне только девушки. Стас снаружи, смотрит проплывающие ландшафты с открытой площадки, я — снимаю из кабины машиниста. Три красивых девушки на трёх скамейках. Демонстративно смотрят в разные стороны и в разные окна. В глазах всех трёх — сложное выражение. Здесь и чувство собственного достоинства, но здесь и удовлетворённость тем, что наконец-то можно товарок не только не видеть, но и не слышать, стук колёс и рычание дизеля их всё равно заглушат… И сожаление — позади остаётся несколько дней абсолютно безоблачной радости и редчайших ощущений, а кое у кого и больше. И собранность — надо настраиваться на новые битвы, которые следует развернуть немедленно по приезде. И многое, многое, многое другое…

* * *

В следующий, он же последний раз я увидел Аллу через три дня. Она позвонила и спросила, когда можно привезти походное снаряжение. Я ответил, что когда угодно, хоть сейчас. Через час — звонок в дверь. Радикально изменённая причёска, свежеочищенная от прыщей физиономия, нос, задранный в потолок…

– Чай пить будешь?

– Нет, я на секунду, меня ждут внизу. Пока.

– Как хочешь. Удачи!

Но это — увидел в последний раз. Слышать же я о ней долго, ещё долгонько слышал ну очень часто. Во-первых, два предшествующих дня. Во-вторых — следующие почти пять месяцев.

Два предшествующих дня — меня доставала Машка. Оказывается, её дурное настроение последних полутора дней поездки объяснялось тем, что Алла, сдавшись насчёт тактики съёмок, начала подкоп с другой стороны и усиленно охмуряла Стаса. Собственно, я и сам это заметил. Машку интересовало, что ей делать со Стасом, и вообще, как он мог купиться на такую малосимпатичную особу. Я объяснял, что малосимпатичность штука условная, у Аллы на сей счёт особые таланты, но пусть не волнуется: я твёрдо знаю, что Стас не в её вкусе и всё это игра, причём игра на меня. Машка не очень верила. Я объяснял ещё и ещё раз. Опять не верила. Наконец — объяснил, что а нефиг было договорённости нарушать и ещё до поездки начинать Аллу уговаривать, что зачем, мол, тебе такой старый, давай, мол, я тебе помоложе найду. Как откуда знаю? Да оно как бы и очевидно, зная твой характер, да и агентурная информация имеется. Заплела интригу супротив Гули? А она что — дура? Не догадалась, чьих рук дело? А разговор-то — при ней был. Так-то вот. И как ни странно, этот-то аргумент как раз и подействовал. Больше глупостями не доставала.