О том, что сильнее нас
Шрифт:
Весь вечер прокачивали альтернативные варианты, куда поехать. Либо одно, либо другое не складывалось. Сева и Антон отвалили домой. Я продолжал сидеть в Интернете, смотреть карты, смотреть расписания, читать туристские и геологические отчёты… Наконец, нашёл. С нашими сроками и возможностями — можно было ехать на Тиманский кряж и пересекать его по рекам Нижняя Пузла — Чёрная — Светлая — Печорская Пижма. Только брать не Севин кат, а наши две пластиковых надувнушки. Успев купить для них запас клея. И добыть нормальные карты. А выезжать — поездом завтра в полдень, так как следующая согласующаяся пара поездов будет только через три дня. Позвонил Севе, что на нём карты и клей, Антону… Ленка рано утром рванула за билетами… Сева в панике позвонил, что карт нет, а Интернет через пень-колоду пашет. Ладно, я на своём нашёл хоть какую карту, кинул Севе, чтобы на его принтере распечатать… Фигушки, сдох Севин принтер. В общем, навигационные средства у нас получились такими: (а) жэпээс-навигатор без картографии (б) рулончик кальки, на которой Сева ручкой прямо с экрана прорисовал с миллионной карты гидросеть по нитке маршрута в неизвестном масштабе и с неизвестной ошибкой ориентации «карты». На
Как ни странно, всё успели. И даже ничего не забыли. Кроме части продуктов, купить которые просто не успелось, но оно ерунда. У нас две пересадки и на каждой есть магазины. По перрону, однако, — пришлось бежать рысью под абсолютно неподъёмными рюкзаками. Сева так вообще воткнулся в дверь вагона минуты за полторы до отправления.
Странная была поездка. Наверное, самая странная из всех, в которых довелось участвовать. Мы тыркались как слепые котята. Всё, ровно всё противоречило ожиданиям, противоречило картам, противоречило прочитанным отчётам. А мы — шли оптимальным путём, не допуская практически ни единой ошибки. Шедшая за нами следом спустя пару недель группа, сплошь состоящая из мастеров спорта и камээсов по туризму, маршрут не прошла, не найдя пути через перевал. Не хватало одного, другого, третьего… Обходились. Четвёртого, пятого… Находили. В итоге получилась поездка, которая будет помниться до самой смерти в мельчайших деталях.
Ленка полгода спустя: «Экспедиция на Тиман была сплошной хрустальной сказкой. Никогда в жизни у меня не было ничего сравнимого. И никогда больше не будет».
Она же два с половиной года спустя: «Знаешь, вот уже второй год возвращаюсь из экспедиции, смотрю, что я там отсняла, потом смотрю фотки с Тимана, Орши и т.п. и рыдаю».
Начать просто с того, что описанная в отчётах идея подняться на вёслах по Мезени, потом по Пузле, а потом по Чёрной, потратив на это десять дней, — при изложении её местным рыбакам, которых мы пытались подрядить подбросить нас на моторке хотя бы часть пути, устойчиво вызывала изумительный эффект. Аборигены в корчах падали наземь и в течение десятка минут не могли произнести ни слова. В их представлении этот путь требовал мощной моторки, двух бочек бензина, двух недель и другого сезона. Последнее — потому, что по низкой воде Верхняя Мезень, а тем паче Пузла просто непроходимы. Лишь десятый или пятнадцатый абориген, которого мы развеселили, поведал нам, что имеется полузаброшенная болгарская дорога, ведущая аж до среднего течения Пузлы, а может быть, и дальше, и по ней вполне можно проехать.
Интересный город Кослан. Живут бедно, машин немало, а найти машину, чтобы за деньги отвезла за двести вёрст, невозможно. Деньги их не интересуют, лень главнее. Зато там пекут самый вкусный хлеб на свете. Сидим на автобусной остановке, кто-то раз за разом обходит город, опрашивая водителей всех встретившихся машин приемлемой грузоподъёмности. Периодически рассылаем гонцов в соседние городки. Бодаемся с козлом. Забавный там козёл на автобусной остановке отирается. Любимая его пища — бычки, в смысле окурки. За день он их съел, наверное, килограмма три, и хоть бы что ему. Абсолютно железный желудок. Но при всей любви к бычкам, от прочего тоже не отказывается. Чуть зазеваться — и нет полбулки хлеба. То по-пластунски подползёт, то через щель в стене пролезет, то запрячется между рюкзаками и выждет момент для рывка, чтобы хватануть и смыться! Сперва зрелище было в кайф, но потом стало надоедать. Козла начали отваживать. Сначала мирно, потом пинками, а под конец — ловили, брали за рога, раскручивали в воздухе и метали с косогора. Козёл обиделся. И стал подкрадываться не только к еде, но и к нам. Дабы исподтишка бодануть, быстро обежать вокруг остановки и затаиться в новой засаде.
В общем, на поиск машины ушёл целый день, и ехали уже в сумерках, а приехали — совсем ночью. Под дождём. Водитель ткнул пальцем в темноту, что вон там течет Чёрная, усомнился, что выше по ней можно проплыть, и отбыл, оставив нас одних.
Мы полночи ползали по лесу на коленях, собирая в свете фонарей морошку и периодически подползая к костру попить чаю. Дождь лил, лил, лил… Хотелось дождаться окошка, чтобы распаковать рюкзаки и не намочить всё на свете, ставя палатки. Наивные… Это были последние наши сухие минуты на ближайшую пару недель.
Выспавшись, начали разведку. Сева с Антоном упилили вперёд по просеке, которая, похоже, вела в нужном направлении посуху, мы с Ленкой — рванули на Чёрную. Чёрная была совсем непроходима. Но хоть грибов набрали. А Сева с Антоном, похоже, прошли полпути до Светлой, километров пятнадцать, и просека шла дальше в её сторону. Груза было много. Шли сначала в три ходки, потом, когда количество еды стало значимо уменьшаться, — в две. Каждые полчаса начинался очередной ливень. Но даже когда не лило, шли преимущественно сквозь кусты. И вся вода, вылитая дождём, — висела на их ветвях. Вода была со всех сторон. Вода чавкала под ногами, вода водопадами валилась с ветвей, сыпалась с неба, смешанная с потом пропитывала одежду… День, другой, третий… Три километра туда, скрип ремней рюкзака, три километра обратно, усталая руготня на дождь и комаров… А когда добрели до перевала — погода стала настолько отвратной, что даже днёвку устроить пришлось.
И вот на этой-то днёвке и обнаружилось, что у нас проблемы. Началось с мелочей. Подивившись в очередной раз, с чего бы это из сепульки с остатками хлеба и плюшек пахло откровенной тухлятиной, разобрали её до дна. Ко всеобщему удовлетворению и прочему хохоту, на дне обнаружили раздавленное тухлое яйцо. Взятое в поезд, да не съеденное. Начав разбирать продукты — не остановились, перебрали все. Продуктов было мало. Планируясь, мы имели в виду, что подъём будет по рекам, а в реках
есть рыба. А поднимались посуху. По расчётам, к моменту выхода на Светлую еды у нас останется всего на пару дней. Ружья нет. Грибов и ягод, конечно, прорва, но ими не проживёшь. Рыба — хорошо, но когда она ещё будет? Возвращаться же — ещё глупее, назад дальше. С этого конца мы машины не найдём за полным отсутствием людей, а по воде оно полтысячи километров. То есть — только вперёд. Со временем — тоже напряг: Антону на учёбу, Ленке на работу надо. Торопиться придётся. Грустно. А чуть позже Ленка отвела меня в сторону и, смущаясь, сообщила, что идти ей стало тяжело. У неё не закрылись месячные, кровотечение продолжается, что делать – непонятно.Ленку разгрузили до предела. И всё равно — она еле шла, закусив губу. Повторялась ситуация с Оршей. Я бегал взад-вперёд, таская то свой рюкзак, то Ленкин, то ведя её саму. Антон с Севой пахали как два трактора, перетаскивая всё остальное. Нам опять повезло. Светлая оказалась ближе, чем выходило по расчётам, вышли мы на неё всего за день. Причём вышли метр в метр в той самой первой точке, от которой был возможен сплав. И вторично повезло. Комары вдруг пропали. Больше мы их не видели до самого конца поездки. Смешно — но и в третьем нам повезло. Погода резко улучшилась. Дождей стало всего два-три в день, причём коротких. Только вот рыбы в реке — увы, но не было совсем. Да ладно, Светлая — она короткая, может, в Пижме рыбы больше.
Лодки были заклеены и надуты. На борта были наляпаны вырезанные из самоклейки названия: большая посудина теперь называлась «Лапоть», малая — «СтюдибейкерЪ». Короткая процедура крещения, при которой Ленка вмазала по носу каждой лодки бутылью с денатуратовкой (восхитительно сиреневого цвета и странного вкуса водка, за время перехода настоянная одновременно на чернике, голубике, шикше, морошке, бруснике и горькой жимолости), погрузка, и — вперёд. Первый день сплава был приятен. Стремнины, пиление завалов, сумасшедший гряб против обратного течения в ямах, слалом по узким крутым протокам с бешеной струёй… К вечеру в реке даже стал появляться хариус. Начисто отказавшийся брать на любые искусственные наживки. На стоянке всё же смогли взять четырёх рыбин. Двух на муху, за которой я гонялся целый час, а ещё двух всё же уговорили цапнуться на блесну. Но что такое четыре не особо крупных рыбы на четверых? Так, побаловаться…
А вот следующие два дня стали сущим кошмаром. Река замедлила течение и заросла калужницей от берега до берега. Здоровенные лопухи высотой по пояс, со стеблями толщиной в руку, держали лодки вмёртвую. Более того — закрывали видимость. Раз за разом мы втыкались в тупиковые протоки, вылетали в замаскированные этими чортовыми лопухами ямы глубиной по грудь. И рыба опять исчезла. А еда — заканчивалась стремительно. От гордых названий лодок — оставалось по одной-две буквы, все прочие были давно содраны о лопухи. Любимой темой для шуток стал удачный выбор названий. Которые никаким прореживанием букв не допускали варианта с достославной яхтой капитана Врунгеля. На Ленку стало страшно смотреть. По возможности я держал её в лодке и тащил сам, но периодически заросли лопухов настолько густели, что ей тоже приходилось впрягаться. Ленка становилась ходячим привидением. Я потом десятки раз себя спрашивал, почему наша лодка шла первой? Почему нельзя было пропустить вперёд Севу с Антоном, а самим плыть по пробитому ими в лопухах проходу, что было бы гораздо легче? И ответ был один и тот же – для Ленки. Пусть ей это слегка труднее, но пусть именно её поддерживает адреналин первопроходства. По протоптанному она бы, наверное, скисла.
Наконец, лопухи расступились. Дальнейший сплав по Светлой был удивителен. Удивителен тем, что проходил как будто во сне. Восстановить последовательность событий — абсолютно невозможно. Есть одно большое ощущение сна. И плавного течения этого сна, проносящего нас по местам красоты настолько сумасшедшей, что описать её и даже вспомнить в деталях — нельзя. Но в то же время любая деталь, если навести на неё лупу памяти, всплывает в мелочах. Нереальная прозрачность ледяной воды… Гигантские плиты известняка, выстилающие дно и светящиеся сквозь ту воду… Двухсотлетнего возраста курная избушка размером со стандартную собачью будку, сидеть в которой можно было только на плашках десяти сантиметров высотой, упираясь головами в потолок… Кусты смородины вокруг избушки… Вырезанные на брёвнах автографы туристов девяностолетней давности… Заросшие берега, по которым не ходил ни один человек, и наклонённые над водой вековые лиственницы… Стометровые скалы, на вершинах которых лоси осенними ночами трубят свои песни… Висящая над водой жимолость, почему-то горькая как хина… Медведь, к которому мы подплыли метров на двадцать и который от щелчка Ленкиного фотоаппарата подпрыгнул высоко в воздух и в панике бросился бежать… Родник, бьющий фонтаном на полметра… Вид с вершины утёса, уходящая в дождливую и туманную даль тайга, уходящая туда же река с цепочкой островков, похожих на плывущих друг за другом крокодилов… Дайка странного базальта, покрытая коркой ржавчины, которая вполне могла оказаться состоящей из какой-либо алмазоносной породы, но времени на обследование которой не было… Огромные омута со склонившимися над ними неожиданно гигантскими для Севера вётлами… Сёмга, висящая в одном из омутов на глубине метров пяти, мимо которой нас проносило столь мощное течение, что никакой возможности притормозить и кинуть блесну не просматривалось… Мощная усталость… Десять-двенадцать ходовых часов в день, а потом — палатку ставить, ужин варить, вещи сушить… Хочется днёвку, а на это нет ни времени, ни еды… Одна галета и чайная ложка крошек от размоловшихся галет, выдаваемая на завтрак кроме небольшой порции геркулеса на воде, но с ягодой… Жареные без масла грибы… Последняя пригоршня чаю… Заваренный для его экономии взвар из шиповника с брусникою, оказавшийся столь мочегонным, что всю ночь бегали ежечасно… Последняя пригоршня соли, последняя поллитровая бутыль сахарного песку… И всё это — смятое во времени, плавно перетекающее одно в другое… Большая куча погнувшихся, потёкших, подплавившихся, даже отчасти сплавившихся один с другим моментов жизни, накрытая сверху для сохранности полупрозрачной тканью. Вот чем примерно является воспоминание о Светлой.