О трагическом чувстве жизни

Главным нашим стремлением должно быть стремление стать незаменимыми, сделать теоретический факт - если, конечно, теоретический факт не является противоречием in adiecto {237} , - практической истиной, согласно которой каждый из нас является единственным и незаменимым, согласно которой никто другой не сможет заполнить ту пустоту, которая остается после нас, когда мы умираем.

В действительности каждый человек является единственным и незаменимым; никакое другое я не может занять его место; каждый из нас - наша душа, а не наша жизнь, - стоит целой Вселенной. И я подчеркиваю, что именно душа, дух, а не жизнь, потому что человеческой жизни придают до смешного преувеличенное значение именно те люди, которые, не веруя в реальность человеческой жизни в духе, то есть в личное бессмертие, произносят речи против войны и против смертной казни, например. Они неизбежно приписывают жизни такое непомерное значение вследствие того, что не верят по-настоящему в дух, которому служит жизнь. Ведь жизнь имеет смысл лишь в том случае, если она служит своему хозяину и господину, духу, если же хозяин погибает вместе со своею служанкой, то ни дух, ни жизнь не имеют особого значения.

237

In adiecto– в определении (лат.).

И стараться, чтобы наше небытие было незаслуженным, чтобы наши братья, наши дети, дети наших братьев и их детей признали, что мы не должны были умереть, это могут все.

Суть христианской доктрины искупления состоит в том, что принял муку и умер один-единственный человек, то есть Человек, Сын Человеческий, или, иначе говоря, Сын Божий, который был невинен и потому не должен был умереть, и искупая грехи наши, Сын Божий был принесен в жертву и умер, дабы воскреснуть и воскресить нас, дабы освободить нас от смерти, приобщив нас к своим дарам и указав нам путь жизни. И Христос, который отдал все без остатка своим братьям в человечестве, является для нас образцом поведения.

Все, то есть каждый из нас может и должен ставить перед собой задачу отдать все, что он может отдать, и даже больше того, что может, превзойти, преодолеть самого себя, сделаться незаменимым, отдать себя другим, чтобы выделиться среди них. И каждый должен стремиться к этому в своем деле, в своем гражданском призвании, в своей должности. Слово «должность», officium, означает обязанность, долг, причем это всегда конкретный, практический долг. В противном случае человек, наверное, не должен был так стремиться найти то призвание, которое он считал бы наиболее для себя подходящим и соответствующим своим способностям. Наше призвание это веление долга, дело, к которому мы предназначены судьбой или Провидением, а не своею собственной волей.

Быть может, величайшая услуга, которую Лютер оказал христианской цивилизации, состоит в утверждении религиозного значения личного мирского призвания, упраздняющего средневековое монашеское понятие религиозного призвания, понятие, окутанное туманами страстей и фантазий, порождающих ужасные жизненные трагедии. Если бы в монастырях попытались выяснить, каково призвание тех несчастных, которых эгоизм их родителей еще с младенчества заключил в келью послушника, и они вдруг пробудились бы для жизни мирской, если бы только могли они проснуться! Или те, которые сами себя обманули. И Лютер, который наблюдал это вблизи и страдал от этого, сумел понять и почувствовать религиозное значение гражданской профессии, которая никого не связывает вечными обетами.

То, что Апостол в главе IV своего Послания к ефесянам говорит о звании, в которое призваны христиане, следует распространить на гражданскую жизнь, ибо сегодня у нас христианин - сознательно или бессознательно, вольно или невольно, - является гражданином, а в той ситуации, когда Апостол воскликнул: «Я римский гражданин!», каждый из нас, даже атеист, воскликнул бы: «Я христианин!». И отсюда - потребность цивилизовать христианство, то есть сделать его гражданским, подвергнув его расцерковлению, что и было делом Лютера, хотя затем он, в свою очередь, создал церковь.

The right man in the right place, гласит английская пословица: каждый человек хорош на своем месте. На что можно возразить: всяк сверчок знай свой шесток! Кто знает, какое место лучше всего подходит человеку и к какому делу он более всего пригоден? Может быть он сам знает это лучше других? Или другие знают это лучше него? Кто может измерить человеческие способности и склонности? Конечно, с религиозной точки зрения, мы должны постараться, чтобы нашим призванием стало то место, которое мы занимаем, и лишь в крайнем случае сменить его на другое.

Эта проблема личного призвания является, пожалуй, самой серьезной и самой глубокой социальной проблемой, лежащей в основе всех прочих социальных проблем. Так называемый социальный вопрос состоит, пожалуй, не столько в проблеме распределения общественных благ, продуктов труда, сколько в проблеме распределения профессий, способов производства этих благ.

Профессиональное призвание каждого из нас определяется не нашей пригодностью к той или иной профессии - ее почти невозможно выяснить, не предположив заранее, и в каждом человеке она является весьма неопределенной, ведь для большинства профессий человек не рождается, а становится пригодным, - но скорее причинами социального, политического и традиционного характера. В одни времена и в одних странах профессиональное призвание человека определяли религиозные предписания и право наследования; в других - гильдии (gildas) и цехи; затем - машина. Почти всегда решающую роль здесь играет необходимость и почти никогда - свобода. И благодаря сводничеству, в котором нуждается жизнь, торгуя душой, эти профессии оказываются сопряженными с трагической ситуацией, в которой рабочий работает с сознанием даже не бесполезности, а социальной опасности своего труда, производя яд, который должен будет убить его, оружие, которым, быть может, будут убивать его детей. Эта проблема гораздо серьезнее, чем проблема заработной платы.

Никогда в жизни не забуду сцену, свидетелем которой я стал у себя на родине, в Бильбао, на берегу реки. Один рабочий на судоверфи зачем-то долбил молотом берег реки, и делал это так неохотно, словно у него нет сил или он делает это только для того, чтобы у хозяина был повод платить ему жалованье, когда вдруг послышался женский крик: «Караул!». Оказалось, что ребенок упал в реку. Этот человек мгновенно преобразился, с изумительными силой, проворством и хладнокровием он скинул одежду и бросился в воду спасать малыша.

По видимому, в аграрном социалистическом движении меньше жестокости именно благодаря тому, что сельский батрак, хотя он и зарабатывает не больше и живет не лучше, чем промышленный рабочий или рудокоп, имеет более ясное сознание социальной значимости своего труда. Сеять пшеницу и добывать алмазы из земли - это совсем не одно и то же.

И, наверное, прогресс состоял бы прежде всего в том, что труд приобретал бы известную индифферентность, в легкости, с которой можно было бы оставить одну работу и взяться за другую, может быть, не более выгодную, но зато более благородную - ведь бывают более и менее благородные разновидности труда. Но, к несчастью, обычно происходит так, что ни тот, кто занимается каким-то определенным делом и не оставляет его, не имеет обыкновения заботиться о том, чтобы сделать из него свое религиозное призвание, ни тот, кто его оставляет и пускается на поиски другой профессии, не делает это из религиозных побуждений.

И разве не известны вам случаи, когда человек, принадлежащий к какой-нибудь профессиональной организации, в которой он работает, организован плохо и работает не так, как следовало бы, уклоняется от прямого исполнения своего долга, ссылаясь на другой, более высокий, долг? Разве не называют неукоснительное исполнение своих обязанностей посредственностью и не говорят о бюрократизме и фарисействе чиновников? Представьте себе, что какой-нибудь интеллигентный и очень образованный военнослужащий, который видит недостатки военной организации своей страны и доложил о них своему начальству, а может быть, и общественности - выполняя тем самым свой долг, - в ходе военной кампании стал бы отказываться осуществить операцию, о которой получил приказ, сочтя, что она имеет слишком малую вероятность благополучного исхода, или будучи уверен в ее про-

вале, до тех пор, пока не будут исправлены все выявленные им недостатки. Он заслуживал бы расстрела. Что же касается разговоров о фарисействе...

Всегда остается возможность повиноваться, повелевая, всегда есть способ осуществить операцию, которая считается абсурдной, делая ее уже не столь абсурдной, даже если это возможно только ценою собственной смерти. Когда в своей бюрократической деятельности я сталкивался с каким-нибудь законодательным предписанием, которое по причине своей очевидной абсурдности не исполнялось, я всегда старался найти ему применение. Нет ничего хуже, чем заряженный пистолет, который валяется в углу и не используется; приходит ребенок, начинает играть с ним и убивает своего отца. Нет ничего страшнее законов, которые не исполняются, когда неисполнение закона проистекает из его бессмысленности.