О вечном: о любви, о воровстве, о пьянстве...

– Чего тебе?

Говорю:

– Где вы все? Где вас носит?

Он:

– Кто где. Работы много. Совсем плохо стало.

Такая беда у них, у чертей, ужас! У них образовался сильный разрыв между самыми богатыми и самыми бедными. И заработать бедным негде.

У чертей главная работа – совращать людей. Раньше за одну душу можно было хорошие деньги выручить. Раньше же у всех нас душа была почти целая. Так, где-то чуть завистью побита, или пообещал и не сделал... Жениться, например, пообещал и не сделал. Или продавец просчитался в твою пользу, а ты заметил и не сказал, дескать, ничего, они себе еще наворуют. Почти непорченные были души.

«А сейчас, – черт сказал, – такие души у вас пошли, такое рванье, никому не всучишь. Бывает, что вообще не принимают». Они сдают наши души на пункте «Вторсырье». А там кобенятся: «Ты чего принес?! Заразу только разводишь. На дороге, что ли, нашел? Ты бы еще принес чью-нибудь душу с телевидения!»

Они так ругаются. Если душа как-то связана была с телевидением, ни за что не примут.

Или депутатская душа – за нее тоже хороших денег не выручить.

Они из наших душ, слышь, делают себе что-нибудь полезное для хозяйства, чтобы ничего не пропадало.

Из душ интеллигентов – занавесочки разные красивые, шарики воздушные.

Из депутатских – посуду одноразовую.

Из чиновничьих – горшки ночные.

С телевидения кто – из них хорошие получаются памперсы.

Из учителей, врачей – молотки, из руководства – гвозди.

Кто воровал много, из них отличные выходят отвертки, отмычки.

Много еще чего рассказал черт, потом чего-то вдруг заплакал. Мне его так жалко стало, еще у него трое детей, жена, он сказал, черт знает, что такое. Ну в общем, пропадает малый. Я ему говорю:

– Возьми мою душу, брат!

Он:

– За твою меня вообще могут законопатить куда-нибудь... за загрязнение пунктов вторсырья, ты же пьяница, дебошир, мелкий хулиган.

Так обидно мне стало, я к нему всей душой– он нос воротит. Стряхнул его, утром какой-то осадок во рту и на сердце.

Нет, я что-то про чертей начал. А-а! Вот!

Граждане! Дамы и господа! Времена тяжелые, все мы, конечно, вертимся, кто как может, кидаемся во все тяжкие и даже поподличать способны, но все-таки берегите душу, сколько сил хватит, чтобы она, если не людям, так хоть чертям на что-нибудь сгодилась.

* * *

Чувство юмора

У меня чувства юмора совсем нет. Такая беда! Муж расскажет анекдот:

– У тещи должно быть два зуба. Один, чтобы зятю пиво открывать, а второй, чтобы все время болел.

Я ему:

– Это неправильно. Зачем зубом, у нас открывалка есть. И мама нам помогает все время, а зуб заболит, она не сможет помочь.

Он кислый сделается, скажет:

– Тоска с тобой, Нин, совсем ты без чувства юмора, – и потом молчит весь день.

Тут сообщает:

– Меня с работы выгнали!

Я так и осела на пол:

– Как?! А детей чем кормить?

Он ржет:

– Розыгрыш! Сегодня же первое апреля!

Я поднялась кое-как, сердце бухает, волочусь за ним, он из-за угла выскакивает – на голову мой чулок черный надел:

– Ограбление! Руки вверх!

Я снова на пол. Он рукой махнул, заплакал, ничего не сказал.

Я вижу – скучно ему со мной. И чего я, правда, какая-то совсем без юмора?.. Через два дня думаю: давай, что ли, я его тоже разыграю как-нибудь, чтобы ему повеселее стало. Ничего, что третье число, апрель же все равно.

А он у меня спит очень крепко. Нет, если выстрелить над ухом, то проснется, а так нет.

Я ему палку длинную привязала к спине, конец палки – к кровати, обинтовала всего. Он утром проснулся, хочет встать – не может. Я говорю:

– Сашенька, слава тебе, Господи, – глаза открыл. Месяц ведь без сознания лежишь, думала, что и попрощаться не придется.

У него язык отнялся. Глаза вытаращил, потом говорит:

– Что случилось?

Я:

– Да ведь ты упал ночью с кровати – перелом позвоночника в трех местах. Не двигайся, а то опять сознание потеряешь.

Он замер, лежит, не шевелится.

А соседка согласилась помочь мне, за дверью стоит наготове. Я ей сказала: «Войдешь в крайнем случае, спросишь, как здоровье у Саши». А у нее чувства юмора совсем нет. Ни грамма. Она влетает вдруг, кричит:

– Саша, господи, мог бы пожить еще! Какие твои годы?.. Нин, я тебе черной материи принесла, зеркала завешивать. Ой, Саша, Саша, горе-то какое! Увидишь на том свете маму мою, передай, что у нас с Николаем все хорошо, цветы ее я поливаю, кошка жива. Ой, Нина, он отходит!

Я говорю:

– Да нет еще. Иди, не мешай, дай нам попрощаться.

Она вышла. Мой бледный лежит, даже немного синий. Говорю:

– Саша, скажи, как нам жить без тебя. Нет ли денег где, может, отложил на черный день?

У него слезы ручьем, говорить не может, пальцем показывает под шкаф. Нашла там три тысячи – загашник его. Съездила ему пару раз по щекам. Он:

– За что?!

– За то – сознание не теряй, глаза закрываешь, сопротивляйся смерти.

Он:

– Я не закрываю. Вообще неплохо себя чувствую.

Соседка опять влетает:

– Нин, я чего вспомнила. У меня знакомый есть в морге, у него лучший друг на кладбище работает – можно прямо сегодня и похоронить.

Я ей:

– Господи, потом решим, после обеда, дай нам попрощаться по-человечески.

Она вышла. Мой:

– Странно как – голова ясная и есть хочется.

Я ему:

– Так всегда бывает перед смертью – последний прилив сил. Подожди, я тебе грелку к ногам положу, поживешь еще минут пятнадцать.

Принесла ему грелку с ледяной водой. Спрашиваю:

– Получше тебе?

Он:

– Ноги стынут.

Я:

– Ну всё, давай прощаться. Покайся в грехах, если есть какие, на том свете тебе полегче будет. Изменял мне?

Он:

– Один раз.

Как я начала лупцевать! Голова у него мотается из стороны в сторону, того гляди отлетит. Кричит:

– Нина! Один раз только! До женитьбы!

Я на радостях ему еще добавила. Он:

– Слушай, я себя так хорошо чувствую!

Соседка влетает:

– Саш, а ты не хочешь продать органы, какие не жалко? И семье деньги, и все-таки живая память о тебе останется.