О волшебной сказке

Семь долгих лет я служила ради тебя На стеклянную гору всходила ради тебя Белый плащ твой отмыла ради тебя Что ж ты не проснешься и не поглядишь на меня?

И он услышал и поглядел на нее note 36

ЭПИЛОГ

Эта «радость», которую я выбрал как отметину настоящей волшебной сказки (или романсэ) либо как их клеймо, заслуживает большего внимания.

Вероятно, каждый писатель создает вторичный мир, фантазию, каждый со-творец, желающий в какой-то мере быть настоящим создателем, или надеется, что он черпает из реальности, что особенное качество его вторичного мира (пусть даже не всех деталей) note 37 заимствовано у Реальности, или слепо следует ей. Если он действительно достигает качества справедливо описано словарным определением «внутренняя достоверность реальности», трудно представить себе, как это может быть, если работа нге является в каком-то смысле частью (примеью — Коша.) реалности. Особое качество «радости» в успешной Фантазии может таким образом быть объяснено как внезапное видение лежащей в ее основе реальности или правды. Это не только «утешение» среди горя этого мира, но и удовлетворение и ответы на вопрос: «Это правда?» Ответ на этот вопрос, который я дал сначала (вполне правильно) был; «Если ты построил свой маленький мир хорошо, то да — это правда в этом мире». Этого достаточно для художника (или для удовлетворения художнических притязаний художника). Но в «хорошей развязке» мы видим проблеск того, что ответ может оказаться глубже — это может быть далекий луч или эхо евангелического в этом мире. Использование этого слова дает намек о моем эпилоге. Это серьезная и опасная тема. С моей стороны дерзко затрагивать такую тему, но если по милости, все, что я скажу, будет в любом отношении иметь какое-то значение, это, конечно, только грань неисчислимого богатства — конечная лишь потому, что способности Человека, которым она сделана, конечны.

Note36

«Черный бык из Норруэй»

Note37

Поскольку все детали могут не быть «правдой»: «вдохновение» редко обладает достаточной силой и продолжительностью, чтобы воздействовать на все сразу, не оставляя места «изобретенному» без вдохновения.

Я бы осмелился сказать, что подходя к Христианскому Писанию с этой позиции, я долгое время чувствовал (это было радостное чувство), что Бог искупил грехи испорченных творений — людей

— тем способом, который подходит под этот аспект, как и под другие, исходя из их удивительной природы. Содержание Евангелия — волшебная сказка, или сказка более высокой категории, охватывающая всю сущность волшебных сказок. Они содержат много чудес — высшей степени искусства. note 38 Но этот сюжет вошел в Историю и в первичный мир, желание и стремление со-творения поднялись до осуществления Творения. Рождество Христово есть хорошая развязка Человеческой истории. Воскресение есть хорошая развязка истории о Воплощении. История начинается и заканчивается в радости. Она имеет превосходную «внутреннюю правильность реальности». Нет еще одной такой когда-либо рассказанной сказки, которую люди предпочли бы скорее назвать правдой, как нет ни одной, с которой так много скептиков соглашается принимать как правду по ее качествам (заслугам). Поскольку ее Искусство имеет высший убедительный тон Первичного Искусства, т. е. Творения. Отказ от нее ведет либо к унынию, либо к ярости.

Note38

Искусство содержится в самом сюжете, а не в его изложении, поскольку Автором сюжета был не евангелист, (пропуск — К.), красоты и подвижности: «мифические» в своей превосходной, самозначимой значимости: и превыше всего чудо величайшей и наиболее полной из постижимых хороших развязок.

Нетрудно представить себе особое волнение и радость, которую чувствуеши, если любая специфическая прекрасная черта волшебной сказки оказывается «первично» правдой, ее сюжет оказывается историей, без необходимости в связи с этим потерять свою мифическую или аллегорическую значимость. Нетрудно, поскольку никто не вынужден стараться постичь что-нибудь неизвестного качества. Радость будет иметь то же самое качество, если не ту же степень, что и радость от «развязки» в волшебной сказке: такая радость имеет истинный вкус первичной правды. (Иначе она не будет называться радостью). Она смотрит вперед (или назад, направление в этом случае значения не имеет) на Великую Хорошую Развязку. Христианская радость, Божественная Слава, того же сорта, но она в высшей степени (бесконечно, если наши способности не конечны) выше и радостней. Эта история высочайшая, и она есть правда. искусство подтверждено. Бог есть Господь ангелов и людей — и эльфов. Легенда и История встретились и сплавились.

В Божьем царстве существование великого не подавляет малого. Искупленный Человек остается человеком. история, фантазия живут и продолжают жить. Евангелие не отменяет легенды, оно освящает их, особенно «счастливые развязки». Христианину все еще есть работа, как телу так и уму, есть страдание, надежда и смерть, но теперь он может постичь, что для всех его наклонностей и способностей есть применение, которое может

одарен, что он может теперь, возможно, справедливо отважиться считать, что в Фантазии он может на самом деле помочь украшению и умножению богатства творения. Все сказки могут стать правдой, и еще, в конце концов, искупленные, они могут быть и похожи и не похожи на формы, которые мы даем им, как Человек может быть похож и не похож на падшего, которого мы знаем, в конце концов искупленный.

ПРИМЕЧАНИЯ

А (к стр. ) Самые корни (не только использование) их «чудес» имеют сатирическую природу, это насмешка бессмыслицы, и элемент «сновидения» не просто механическое введение и окончание истории, но и неотъемлемая часть действий и перемещений. Такие вещи дети способны воспринять и осмыслить, если они предоставлены сами себе. Но для многих, как это было со мной, «Алиса» была представлена как волшебная сказка, и пока продолжалось это непонимание, чувствовалась неприязнь к механике сновидений. В «Ветре в ивах» нет и намека на сновидения: «Крот трудился все утро, старательно проводя весеннюю уборку в своем домике». Так она начинается и этот корректный тон поддерживается все время. Все это тем более примечательно, что А.А. Милн, столь большой поклонник этой превосходной книги, предпослал своей театральной версии «эксцентричное» вступление, в котором ребенок беседует по телефону с нарциссом. Или может быть не очень примечательно, поскольку восприимчивый поклонник (в отличие от большого поклонника) никогда бы не решился пределать эту книгу в пьесу. Естественно, только простейшие составляющие сюжета, пантомима и сатирические элементы басни о животный, способны быть представлены в такой форме. Пьеса на низшем уровне драматического искусства приемлемая как веселая, особенно для тех, кто не читал книги, но некоторые дети, которых я водил на представление «Тоуда из Тоуд-Холла», были не в силах смотреть его, поскольку, помня книгу, они не воспринимали это вступление. В конце концов они предпочли свои воспоминания о книге.

Конечно, как правило эти детали попадали в сказки, даже в те дни, когда эти действия практиковались в жизни, поскольку они имеют сюжетообразующее значение. Если бы я написал сказку, в которой повесили человека, это может показать в более поздние времена, если сказка до них доживет, — само по себе уже знак, что сказка имеет некоторую общую силу и более чем местное или злободневное временное значение, — что сказка была написана в те времена, когда людей действительно вешали — это был законный способ наказания. Может: В будущем, конечно, такой вывод не может быть сделан уверенно. Чтобы уверенно утверждать это, будущий исследователь должен точно знать, в какое время практиковалось повешение и в какое время жил я. Я мог заимствовать этот случай из других времен и мест или из другой сказки, я мог просто изобрести его. Но даже если вывод окажется верным, сцена

[ дальнейший текст отсутствует ]