О времени, о товарищах, о себе

– Откуда же вам известна такая мелкая деталь технологии? Ведь на ней вы строите все свое заключение, – спросил я вновь Кубасту.

– О, об этом мне сами напильники рассказали. Вот смотрите, – и Кубаста протянул мне один из концов сломанного им напильника. Вы только взгляните на излом, и вам сразу же все станет ясно.

На меня пристально смотрели умные глаза доктора Кубасты. Я взял протянутую мне половинку напильника и стал внимательно рассматривать излом, но ничего не видел.

– Мне этот излом ни о чем не рассказывает, – возвращая кусок напильника, признался я.

Кубаста подошел ко мне и сказал:

– Видите, тонкий край напильника прокален насквозь.

А толстый край-обушок – имеет только тонкую рамочку прокаленного металла и «сырую» сердцевину. Это происходит оттого, что с высокой температурой на вашем Ленинградском заводе напильники опускают в масло тонким концом. Если они будут делать наоборот, тогда толщина прокаленного слоя у обушка будет больше, а тонкий край не будет прокаливаться насквозь. Трещины исчезнут, и напильники будут обладать необходимым сочетанием свойств.

Я внимательно слушал объяснения Кубасты и думал о том, как много мы еще должны здесь изучить.

По совету Кубасты на эаводе в Вецларе я проделал небольшую исследовательскую работу о марганцевистой стали, напечатанную позже в журнале «Качественная сталь».

…В горнорудной и угольной промышленности используется значительное количество стали для изготовления буров. Эта сталь изготовляется в форме длинных штанг круглого, квадратного или шестигранного сечения. В центральной части каждой штанги имеется небольшое отверстие, идущее по всей ее длине.

Такую сталь наши заводы не изготовляли, ничего не знали о технологии ее производства. Никто не представлял себе, как можно сделать небольшую сквозную дырку по всей длине штанги, достигавшей двенадцати-пятнадцати метров. Полую буровую сталь мы покупали в Германии и Швеции, платя большие деньги.

Для изучения технологии производства такой Сталина практику были направлены инженеры Зыбин и Пьянов. Изучая это производство на заводе в Вецларе, мы обнаружили большой архив, в котором были собраны многочисленные материалы о всех этапах, через которые прошло это производство на заводе.

Материалы архива помогли понять и осмыслить каждую производственную операцию.

Позже результаты изучения производственного процесса по изготовлению полой буровой стали нами были опубликованы в том же журнале «Качественная сталь» и сделались достоянием советской инженерной общественности.

Мы чувствовали, как каждый день пребывания на заводе давал нам новые сведения из того опыта, который за мпогие десятилетия накопился здесь. Мы научились видеть то, чего ранее не замечали.

Где же Гейне!

Старинный патриархальный город Вецлар с узкими улочкамп и островерхими крышами жил тихой размеренной жизнью и хранил запахи и колорит прошлых эпох.

Здесь когда-то жил Гёте, и его домик был превращен в музей. К музею Гёте вела такая узенькая улочка, что двоим на ней нельзя было разойтись – один должен был становиться спиной к стене и пропускать встречного.

В центральной части города находились небольшая площадь и на ней «Kosaken Brunnen» («Казачий колодец»).

– Откуда это название? – спросил я как-то Гамельчека.

– Во время войны с Наполеоном сюда, в Вецлар, преследуя наполеоновскую армию, заходили русские казаки и водой из этого колодца поили своих коней.

А недалеко от гостиницы «Дейчлянд» был небольшой скверик, в котором на каменном пьедестале стоял белый гипсовый бюст Гейне. Я иногда заходил сюда и неизменно останавливался у памятника, садился на находившуюся рядом скамеечку и читал газеты.

Прошел 1932 год и наступил 1933-й. К власти пришел Гитлер. Грязные волны поднявшей голову реакции докатились и до тихого Вецлара. Когда весной 1933 года я приехал в город и, как всегда, остановился в гостинице «Дейчлянд», то почувствовал по каким-то еле уловимым признакам те изменения, которые произошли и здесь. Хозяева гостиницы знали меня и всегда радушно встречали. Знаки внимания и заботы я видел во всем. Мне всегда отводили наиболее спокойную комнату. На столе появлялась вазочка с домашним печеньем, а утром в щель между дверью и полом мне подсовывали местную газету.

На этот раз я почувствовал какую-то тревогу в голосе хозяина и увидел беспокойные огоньки в его тоскливых глазах. Казалось, они, эти глаза, говорили: зачем вы сюда приехали? Ну, разве вы не видите, что здесь происходит!

Когда я собирался спуститься на первый этаж и пообедать (время было обеденное), ко мне в номер зашел хозяин и сказал:

– Может быть, вам лучше пообедать в номере?

– Зачем же я буду обедать в номере? Спущусь в ресторан.

Хозяин, волнуясь и запинаясь, сообщил мне, что в ресторане находится большая группа штурмовиков. Они горланят песни и так шумят, что там трудно будет кушать.

– Если не хотите обедать в номере, я вам могу накрыть в отдельной комнате, примыкающей к ресторану, у меня есть такая. Но лучше все же в ресторан не ходите, – умоляюще произнес он.

Весь вечер снизу доносились страшный гогот и песни. А на следующий день рано утром я прошел в скверик к памятнику Гейне. Я с юношеских лет полюбил этого замечательного поэта и много раз перечитывал его произведения как в переводах, так и в оригинале. Приезжая в Вецлар, я всегда проходил к памятнику. Для меня стало потребностью побывать с Гейне.

Обычно еще издали я различал белоснежный бюст поэта. Но на этот раз я его не видел.

Где же Гейне?

Когда я подошел ближе, то убедился, что на пьедестале бюста не было – он лежал в осколках рядом на тропинке. Мне больно было смотреть на эти осколки. Казалось, что здесь лежит не гипсовый бюст, а разбитая голова самого поэта. Я наклонился и стал собирать с тропинки кусочки гипса и складывать их к подножию памятника.

Я совершенно не думал в тот момент, что меня могут обвинить во вмешательстве во внутренние дела страны. В голове была только одна мысль – нельзя допустить, чтобы осколки разбитого Гейне топтали чьи-то сапоги.

Я не заметил, как ко мне подошел старик немец. Он остановился, опираясь на сучковатую палку, потом нагнулся и также стал собирать кусочки гипса, складывая их туда же, куда складывал я. Старику трудно было нагибаться и, опираясь на свою палку, он чуть было не упал. Когда все осколки были подобраны, мы почти одновременно стряхнули пыль с ладоней рук, и наши глаза встретились. В глазах старика отражались теплота и грусть. Он хотел что-то сказать, но только пожевал губами. Глаза его увлажнились, и по щеке быстро пробежала крупная одинокая слеза.