О времени, о товарищах, о себе

Он повернулся и пошел обратно, прихрамывая. Я продолжал стоять у пьедестала, на котором еще вчера был бюст Гейне. В ушах звенели прочитанные когда-то строфы:

ADdere Zeiten, andere Vogel. Andere Vogel, andere Lieder. Sie gefielen mir vielleiclit, Wenn ich andere Ohren hatte [66] .

По всей видимости, разбитый бюст – работа вчерашних разгулявшихся штурмовиков. Куда приведет этот процесс уничтожения старой немецкой культуры? Смогут ли эти стервятники заглушить голос Гейне? Заставить забыть его, сделать неведомым для грядущих поколений?

66

Другие времена, другие птицы. Другие птицы, другие песни. Они понравились бы мне, быть может, Если бы я имел другие уши.

Позже, проезжая как-то на пароходе по Рейну, я услышал слова песни, когда пароход проходил мимо скалы Лореляй:

Ich weiss nicht, was soil es bedeuten, Das ich so traurig bin… [67]

Я спросил стоящего рядом со мной немца:

– Что это за песню поют?

– Лореляй, – ответил он.

– А кто сочинил ее? – вновь задал я вопрос.

– Это народная песня, – и мой собеседник потупил глаза.

«Ну, вот уже и началось растаскивание Гейне, – подумал я. – То, что нельзя заставить забыть, будут отбирать у него и приписывать другим».

67

Я не знаю, что это означает, Что я так опечален.

Заплеванный hitlerjugend [68]

Захват гитлеровцами власти и ликвидация ими существовавших прежде многочисленных рабочих организаций, местных управлений, обществ, различных корпораций и союзов не везде проходил спокойно.

В Рейнской области, так же как и по всей Германии, гитлеровцы встречали сильное противодействие. Часто дело доходило до вооруженного сопротивления. Борьба против гитлеровцев и их мероприятий принимала различную форму, а неприязнь к ним также проявлялась по-разному. Она захватывала все категории людей и все возрасты, включая детей.

68

Член гитлеровского союза молодежи.

Как-то, проходя в Эссене по Егерштрассе, я увидел такую картину. Группа мальчишек в возрасте 10-12 лет поймала члена гитлеровского союза молодежи и прижала его к стенке в одном из узких переулочков, выходящих на Егерштрассе. Двое держали его за распластанные руки, прижатые к степе, а остальные что-то выкрикивали и по очереди плевали ему в лицо. Гитлеровец пытался вырваться, но это ему не удавалось. Он стал кричать, но, когда он открывал рот, ему плевали в рот и крика у него не получалось. Мальчишка вертел головой, брыкался, крутился, пытаясь уклониться от плевков и вырваться, но ребята крепко держали его за руки. Красная лента со свастикой, которой был опоясан левый рукав его форменного мундирчика, была сорвана, и один из мальчишек старательно растирал ее подошвами своей обуви о мостовую. Погончики с костюма были сорваны, и двое других парней разрывали их на полоски и бросали. Я замедлил шаги, наблюдая за происходящим.

Вдруг на углу появился взрослый штурмовик. Ребята, производившую экзекуцию, моментально разлетелись, как стайка воробьев. Брошенный ими около стенки, оплеванный, весь изодранный Hitlerjugend был жалок. Во всем его виде и в помине не было надменности – наиболее характерной черты этих молодчиков. Увидев штурмовика, он буквально завыл, бросился к своему старшему собрату и, всхлипывая, стал рассказывать, что с ним учинили.

Я медленно пошел дальше.

«А ведь можно было бы не допустить прихода Гитлера к власти, – думал я, – если бы вот так же, как эти шестеро ребятишек, объединить свои силы и скрутить фашистов тогда, когда у них еще не было власти». Но этого не случилось. Антифашистские сплы были раздроблены.

Judisches geschaft

Как-то рано утром, когда я, направляясь на завод, проходил по узенькой торговой улочке Эссена Кеттвигштрассе, в глаза мне бросилось нечто необычное: на ряде витрин были наискось наклеены широкие бумажные ленты. На лентах жирной типографской краской крупными буквами были напечатаны два слова: «Judisches Geschaft».

Мимо этих магазинов в растерянности проходили те, кто еще вчера заглядывал в них. Вот одна из женщин остановилась у стеклянной двери, взялась за ручку и буквально отпрянула – на стеклах двери была наклеена та же самая пугающая лента.

Я прошел дальше к Лимбекерплац и у большого универсального магазина Альтхоф увидел группу штурмовиков и полицейского. Полицейский расхаживал по тротуару и размахивал своей резиновой палкой, а штурмовики стояли у многостворчатых дверей магазина. Один из них в руках держал фотоаппарат. В магазин пытались зайти покупатели, но штурмовики их задерживали у дверей и что-то им говорили. Большинство поворачивало от дверей в сторону и уходило от магазина, но кое-кто все же проходил в магазин.

В Альтхофе я часто бывал, знал многих продавцов. Здесь часто покупали все необходимое многие советские практиканты. Я решил пройти в магазин и посмотреть, что же там делается.

Когда я попытался это сделать, ко мне подошли двое здоровенных штурмовиков – один лет тридцати, с фотоаппаратом, второй значительно старше, вероятно лет пятидесяти.

Штурмовик с фотоаппаратом произнес:

– Это еврейский магазин.

– Ну и что же?

– Мы бойкотируем все еврейские магазины, – и он направил на меня объектив фотоаппарата, а второй решительно шагнул к двери, препятствуя мне войти в магазин.

– Я иностранец, и мы не обязаны участвовать в бойкотах еврейских магазинов.

– Мы бойкотируем этот магазин не потому, что он еврейский, а потому, что он крупный. Мы закроем все крупные универсальные магазины – так сказал Гитлер.

Я смотрел на штурмовика, на его сильные мозолистые руки рабочего и вспомнил Хуберта и тот разговор, который когда-то Тевосян вел с ним.

Вот еще одна жертва гитлеровской пропаганды. Вероятно, он искренне верит в то, что бойкот, в проведении которого он играет такую активную роль, направлен на то, чтобы уничтожить крупную торговлю и дать возможность торговать немецкому середняку, как об этом распинался на всех собраниях и митингах Гитлер, когда шел к власти.

В магазин я все-таки вошел. Здесь находилось всего несколько покупателей, но они ничего не покупали, а разговаривали с перепуганными продавщицами.

– Что же будет с нами, что же будет? – сокрушаясь, повторяла одна из них.

На следующий день я зашел в магазин готового платья. Два старых продавца-еврея, у которых не раз покупал костюмы и пальто не только я, но и наши практиканты, как-то особо тепло поздоровались со мной.

– Может быть, купите у нас что-нибудь на память, в последний раз? – сказал один из них.

– Почему в последний раз, я еще собираюсь зайти к вам и, может быть, не один раз.

– Мы оба уезжаем из Эссена, вероятно в конце недели.

– Куда же вы едете?

– Пока в Голландию, а там видно будет.

А вечером ко мне домой явился Макс – молодой человек, без определенных занятий. Он знал немного русский язык и жил тем, что оказывал мелкие услуги практикантам: помогал делать покупки в магазинах, исполняя роль переводчика, доставал билеты для воскресных поездок за город, договаривался с квартирными хозяйками по всем возникавшим вопросам – одним словом, был очень полезен, так как большинство практикантов не знало немецкого языка.