О времени, о товарищах, о себе

Меня пригласили сначала позавтракать, а затем начать знакомство с заводом. После обильного завтрака мы направились на завод. Меня сопровождал механик. Когда я попытался что-то сказать по-французски, оп на довольно хорошем русском языке произнес:

– lie мучайтесь, говорите со мной по-русски.

– Как вы хорошо говорите по-русски, – с завистью вырвалось у меня.

– А мне стыдно плохо знать русский язык – я семнадцать лет прожил в Мариуполе.

– Да что вы?

– Завод Провиданс был заводом французской компании, и я был там так же, как и здесь, механиком завода. А сам я бельгиец.

На заводе в Мишвилле я пробыл три дня. В конце второго дня я не мог уже обходиться без газет и вечером решил купить любую газету, какую можно здесь достать. Недалеко от завода находился большой газетный киоск. Стараясь правильно произносить французские слова, я сказал, обращаясь к продавщице:

– Avez-vous des journaux russes [89] .

Женщина подала мне… «Вечернюю Москву». Я был буквально потрясен.

Довольно свежая. «Вечерняя Москва» в маленьком городишке на севере Франции! Наверно, никто никогда не читал так «Вечернюю Москву», как тогда прочитал ее я. Я, кажется, не пропустил ни одной строчки, прочитал даже все объявления.

89

– Есть у вас русские газеты?

На заводе в Мишвилле было много интересного. Во главе стоял инженер, закончивший два учебных заведения – политехнический институт и математический факультет университета. Свои математические знания он с большим успехом использовал на заводе. Многие операции металлургического производства он проверял, производя тщательный математический анализ. Здесь была создана интересная система транспорта сырых материалов к доменным печам, а сталь у них была дешевле, нежели на многих соседних заводах.

С завода Мишвилль я должен был ехать дальше – в соседний городок. Я поехал в такси. За рулем была молоденькая девушка. По дороге стали попадаться подводы – везли сливу и мирабель на заводы для производства ликеров. В этой части Франции сочетается промышленное и сельскохозяйственное производство – много фруктов перерабатывается на вино и ликеры.

Дороги хорошие, но очень узкие, хотя эго и не создает затруднений, так как движение здесь небольшое. Кругом поля и сады. Ехали мы со средней скоростью, вдруг я услышал, как что-то стукнуло в переднее стекло. Девушка остановила машину, вышла и вернулась с убитой маленькой птичкой.

– Я дальше ехать не могу, – заявила она. – Это моя душа. Она предупреждает меня, что дальше меня ждет смерть.

Лицо ее было бледно, а глаза наполнены страхом.

– Но ведь мне во что бы то ни стало надо попасть на завод – там меня ждут!

– Не могу, – решительно повторила девица. – Меня там ждет смерть. Это предупреждение, – и она протянула мне как вещественное доказательство мертвую птицу.

– Что же мне делать?

– Мы вернемся с вами в Мишвилль, и вы наймете другое такси. Я с вас ничего за проезд не возьму – это моя вина.

Мы стояли в поле. Высоко в небе кружили жаворонки. Была чудесная погода. Не верилось, что здесь, в центре Европы, еще существуют подобные суеверия. Но делать было нечего – надо возвращаться в Мишвилль.

…В конце моего путешествия по Лотарингии я решил, что нельзя быть рядом с Верденом и не посетить его. Я прибыл сюда поездом. На привокзальной площади стояло несколько такси. Я высмотрел пожилого водителя и направился к нему.

– Мне хотелось бы осмотреть места боев под Верденом, – с грехом пополам объяснил я ему. Шофер понял, что перед ним иностранец, и спросил, кто я – из какой страны. Когда он узнал, что я русский, его лицо расплылось в приветливой улыбке.

– Я участник боев под Верденом и могу вам все рассказать. Садитесь.

Я сел рядом, и мы поехали. Даже через пятнадцать лет эти места производили тягостное впечатление.

– Это место называется bois [90] .

– Но почему же оно так называется? – спросил я. – Здесь нет ни одного дерева.

– Все было снесено артиллерийским огнем. На этой почве долго ничего не росло. Теперь вот появились трава и кустарник, – пояснил мне мой гид.

Потом мы подъехали с ним к могиле «торчащих штыков».

90

Лес

– Солдаты готовились выйти из траншеи и взяли ружья, но в это время немцы обрушили на траншею шквал твоих «чемоданов», и солдаты все были засыпаны землей. Их даже не откапывали. Видите, кое-где из-земли торчат штыки винтовок, – пояснял мне шофер.

Уже после войны эта траншея была преобразована в памятник. По обеим ее сторонам были поставлены небольшие колонны, возведена кровля, а между колоннахми установлены решетки. Поехали дальше. Вот здесь была деревня – теперь стоит только вот этот столбик, на котором прикреплена дощечка с наименованием деревни. А еще дальше – огромное поле, занятое крестами и каменными плитами, – кладбище. Здесь многие тысячи крестов и плит, кресты для христиан, плиты для мусульман.

На холме в центре кладбища длинное строение, из центральной части которого поднимается башня.

– По ночам она освещается неоновым светом, так что видна издалека, – пояснил мне шофер.

Это страшный памятник жертвам войны. В подвальном этаже собраны кости и черепа погибших. Через многочисленные окна, расположенные на уровне земли, по всей длине здания можно впдеть бесчисленное количество человеческих черепов.

А внутри все стены испещрены фамилиями тех, кто погиб во время осады Вердена. Здесь заделаны урны или просто высечены имена сложивших свои головы. В довершение всего шофер предложил мне осмотреть форт Дуомон.

– Я находился в нем во время войны, – сказал он.

Мы осмотрели форт – спустились туда, где были казармы, хранилища боеприпасов, прошли к бойницам.

– Вот эти три метра перед фортом немцы не могли пройти в течение недели, но наконец все же им удалось их преодолеть. Бои продолжались у самого входа. Здесь, – и шофер обвел рукой равнину, простирающуюся у подножия холма, превращенного в укрепление, – здесь каждый метр продырявлен снарядом или пулями, все полито человеческой кровью.

Поздно ночью я вернулся в Париж, буквально потрясенный страшной картиной свидетельств самой кровавой битвы, которая была за всю «историю человечества. Под Верденом с обеих сторон пало около миллиона солдат.

На следующий день я выехал в Германию. В Аахене проверка документов. В коридоре вагона, в котором я ехал, мне показался подозрительным молодой человек, который несколько раз прошелся мимо моего купе. «Шпик», – подумал я. И вдруг мне пришла в голову сумасбродная мысль: «Неужели я от него не отделаюсь?» Вспомнил Баку. Когда я работал в подпольной организации, мне нередко приходилось уходить от шпиков. «Там ведь нужно было, а здесь зачем?» – подсказывал мне голос разума. Но очень уж казался мне нахальным этот молодой человек, прохаживающийся по коридору. Надо оставить его с носом, пусть не думает, что он все может.