О всех созданиях - больших и малых

— Черт побери, Стьюи, очень любезно с твоей стороны! Ты нас выручил! — Он обернулся к остальному обществу. — Беспокоиться не о чем: мистер Брэннан любезно предложил нам воспользоваться его машиной. Он пошел за ней на другую стоянку. — И Зигфрид торжествующе указал на широкую спину в лоснящемся пальто, которая неуверенными зигзагами исчезала за воротами.

Зигфрид старался, как мог, поддерживать разговор, но его усилия пропадали втуне. Никто не отзывался на его шутливые замечания. Затем он умолк на полуслове, увидев, как лицо генерала исказилось от бешенства, а глаза выпучились, словно он не мог им поверить. Возвратился Стьюи.

Он оказался владельцем крохотного «остина-7», который выглядел еще меньше из-за втиснувшейся за руль грузной фигуры. Разглядев пятна ржавчины на темно-бордовой краске и трещины, змеящиеся по стеклам, я заключил, что это чуть ли не самая первая «туристская» модель, чей верх давным-давно приказал долго жить и был заменен самодельной брезентовой крышей, привязанной к кривым распоркам бесчисленными веревочками.

Стьюи выкарабкался наружу, не без труда распахнул заднюю дверцу и со скромной гордостью наклонил голову. Он указал на груду мешков на полу рядом с сиденьем шофера. Заднее сиденье также отсутствовало. Его заменяли два деревянных ящика из нетесаных дощечек с яркими наклейками: «Лучшие американские яблоки». В щелях ящиках виднелись пузырьки, стетоскопы, коробки с медикаментами и шприцами.

— Я подумал, — сказал Стьюи, — можно постелить на ящики мешки...

Генерал не дал ему договорить.

— Черт побери! Это что — шутка? — Его лицо побагровело, вены на шее вздувались все больше. — Вы стараетесь оскорбить моего друга и дам? Вы заслуживаете хлыста, Фарнон, за все, что натворили. Да, хлыста!

Внезапно его голос был заглушён ревом «ровера». Полковник, человек находчивый, как ему и полагалось по чину, закоротил зажигание. К счастью, дверцы не были заперты.

Дамы сели сзади с полковником, я примостился на моем откидном сиденьице. Генерал совладал с собой.

— Садитесь! Поведу машину я! — рявкнул он на Зигфрида, словно обращаясь к провинившемуся сержанту.

— Минутку! — произнес Зигфрид заплетающимся языком и поднял ладонь. — Надо протереть ветровое стекло, а то оно очень грязное.

Дамы молча смотрели, как он, описывая восьмерки, добрался до багажника и начал в нем рыться. Их глаза уже не блестели нежностью. Не знаю, зачем ему понадобилось протирать стекла: возможно, сквозь пары виски его осенила идея, что ему следует восстановить свое реноме находчивого специалиста.

Но, увы! Требуемого эффекта не получилось. Стекло он протирал дохлой курицей.

Недели две спустя, вновь за завтраком, Зигфрид, проглядывая газету за третьей чашкой кофе, сообщил мне:

— А! Северо-Западная ассоциация пригласила в ветеринары-инспекторы Герберта Джарвиса, члена Королевского ветеринарного общества, капитана ветеринарной службы в отставке. Я знаком с Джарвисом. Симпатичный человек. Просто создан для этой должности.

Я поглядел на моего патрона, ища признаков разочарования или сожаления. Но не обнаружил и намека на них.

Зигфрид поставил чашку, вытер губы салфеткой и удовлетворенно вздохнул.

— Знаете, Джеймс, что бы ни случилось, все к лучшему. Старину Стьюи послала сама судьба, или Провидение, или еще что-то там. Я для такой работы не создан и был бы несчастен, как не знаю что, если бы ее получил. Ну, пошли. Пора отправляться в холмы.

Женюсь?

После того как мы с Хелен сходили в кино, уже само собой получалось, что мы виделись чуть ли не каждый день. Не успел я оглянуться, как это превратилось в твердо сложившийся обычай: около восьми часов ноги сами несли меня на их ферму. Я, конечно, пытался бороться с этой привычкой — ходил не каждый вечер, случалось, что работа не оставляла мне времени, и потом, были же приличия и был мистер Олдерсон.

Отец Хелен был невысоким рассеянным человеком, который полностью ушел в себя после смерти жены несколько лет назад. Он был опытным скотоводом, и его ферма могла сравниться с лучшими в округе, но его мысли, казалось, постоянно блуждают где-то в стороне. У него были свои небольшие странности: когда дела шли не так, он погружался в долгие разговоры с самим собой, а когда он был чему-то рад, — начинал громко мурлыкать себе под нос невразумительную мелодию. Звук, издаваемый им, был слышен настолько далеко, что, когда я приезжал на ферму по вызову, то всегда мог найти его по этому напеву.

Поначалу, когда я приезжал к Хелен, он даже не замечал меня: я был одним из той толпы молодых людей, которые вились вокруг его дочери. Однако, когда со временем мои визиты стали более частыми, он внезапно стал осознавать мое присутствие — сначала с интересом, который впоследствии перерос в тревогу. Мне не в чем его упрекнуть, правда. Он был привязан к Хелен, и естественно, что он хотел бы для нее более достойного кандидата. Атакой в ближайшем окружении имелся, по крайней мере, один — молодой Ричард Эдмудсон, чей отец был давним другом семейства Олдерсонов и чье хозяйство занимало примерно тысячу гектаров. Они были богатыми и влиятельными людьми, а Ричард и в самом деле был отличным парнем. По сравнению с ним неизвестный, нищий молодой ветеринар выглядел убого.

Когда мистер Олдерсон был рядом, мои визиты к Хелен становились мучением. Нам всегда казалось, что он косит на нас глаза, а когда я смотрел на него, он всегда отводил глаза, хотя должен признаться, я бы тоже отвел глаза, если бы кто-то внезапно бросил на меня взгляд.

Мне было жалко его, потому что он мне нравился. У него был приятный, неагрессивный нрав, который притягивал к себе, и в других обстоятельствах мы бы с ним прекрасно поладили. Но никуда нельзя было деваться от того факта, что он ненавидел меня. И дело было не в том, что он хотел оставить Хелен возле себя, — он не был эгоистом, и потом, у него была прекрасная экономка в лице его сестры, которая недавно овдовела и переехала жить к Олдерсонам. Тетя Люси обладала приятным характером, замечательно справлялась с домашними делами и присматривала за двумя младшими детьми. Просто мистер Олдерсон привык к удобной мысли, что однажды его дочь выйдет замуж за сына его старого друга и будет вести жизнь состоятельной женщины. Это было его твердое мнение, которое заставляло его яростно сопротивляться любому отклонению от него.

Поэтому я всегда с облегчением уходил с Хелен из дома. Тогда все становилось на свои места, мы ходили на танцы в деревню, гуляли по дорогам, проложенным шахтерами в холмах, а иногда она ходила со мной по вечерним вызовам. В Дарроуби не было каких-то достопримечательностей, но нам нравилось отсутствие нарочитости, чувство самодостаточности в нашем совместном сосуществовании, которое придавало смысл и значимость всему, что мы делали.

Вполне возможно, что так продолжалось бы очень долго, если бы не Зигфрид. Однажды вечером, как у нас было заведено, мы сидели в гостиной Скелдейл-хауса и обсуждали события дня, прежде чем отправиться на боковую. Вдруг он засмеялся и хлопнул себя по колену.

— Сегодня заходил заплатить по счету Гарри Форстер. Старик что-то расшутился — сидел здесь, поглядывал по сторонам и твердил: «Хорошее у вас тут гнездышко, мистер Фарнон, хорошее гнездышко!» А потом хитро посмотрел на меня и заявляет: «Пора бы в это гнездышко да птичку. Какое же гнездышко без птички?»

— Ну, вам давно следовало бы к этому привыкнуть! — сказал я и тоже засмеялся. — Вы ведь лучший жених в Дарроуби. И конечно, они тут не успокоятся, пока вас не женят.

— Э-эй, не торопитесь! — Зигфрид задумчиво оглядел меня с головы до ног. — Гарри имел в виду вовсе не меня, а вас.