О, юность моя!

— Делай со мной все, что хочешь, — шепнула Васена.

Леська сразу отрезвел.

— Ну! — позвала Васена. — Что же ты?

— Нельзя этого, — упавшим голосом, но все еще воз­бужденный, ответил Леська. — Отец тебя убьет.

— А тебе какое дело?

— Нельзя! — уже строже сказал Леська. — Я ни­кем... не могу... для тебя быть... А если так, то какое я имею право?

Васена, лежавшая на боку, резко отвернулась, при­пала головой к рукам и зарыдала. Ноги у нее были го­лыми и все еще сверкали. Леська глядел на нее голод­ными глазами. Но, понимая, что отказывается сейчас от самого исступленного наслаждения, может быть, даже от счастья, он все же отвел глаза и начал снимать бо­тинки, чтобы вытряхнуть из них воду и ракушки.

Они возвратились в сквер. Катя внимательно погля­дела обоим в глаза и ничего не сказала: поняла ли она то, что произошло? Когда Леська провожал их домой, обе всю дорогу молчали. Говорил один Леська — о самых безразличных вещах.

Домик Катиной мамы находился на Пересыпи, непо­далеку от привозной площади. Леська запомнил его навеки: маленький домик распахнул такие ставенки-жа­люзи, точно вот-вот сорвется с места и полетит над морем, как огромная бабочка.

На другой день, сам не зная зачем, Леська опять по­явился на Пересыпи. День выдался облачный, и домик с крылышками выглядел уже не так лирично, как вчера вечером. Леська прошелся мимо окон, но никого не вы­смотрел. Потом вернулся и приоткрыл калитку.

Катя и Васена проносили по двору огромную лохань и, подойдя к помойной яме, начали сливать в нее мыль­ную воду. Обе были босы. Катя в одной рубахе, а Васена в лифчике и в короткой нижней юбке. Леська быстро захлопнул калитку, точно заглянул в женскую купальню.

Против домика над самым обрывом стояла красивая голубая скамейка со спинкой — очевидно, украденная пересыпцами в городском сквере. Леська побрел к ска­мье и опустился на нее совершенно разбитый.

— Если ты пришел, чтобы ухлестывать за Катей Гал­киной, то я с тебя сделаю два, — сказал ему здоровен­ный парень.

— А вы кто такой?

— Ну, положим, я на минуточку слесарь Майор Голомб. Что с этого меняется?

— Ничего, конечно, — вяло отозвался Леська. — Толь­ко я сюда пришел не ради Галкиной.

— А заради кого?

— Это — дело мое.

Голомб уселся рядом и вытянул длинные ноги в об­мотках. Это был очень красивый мужчина, но красота его чуть-чуть устрашала: черные волосы, которых он как будто никогда не стриг, казались вырубленными из гра­нита и вздымались сзади, не опадая на затылок. Глаза синие, нос орлиный, губы в пламени.

Но Леська не обращал на него внимания. Голомб вытащил коробку папирос.

— Фабрика Стомболи, — не без гордости сказал он. — Хотишь?

— Спасибо. Не курю.

— Я плохие папиросы никогда не курю, а только хо­рошие. Без башмаков ходить буду, но папиросы у меня шобы первый сорт.

Он зачиркал медной зажигалкой.

— Знавал ты такого человека, которому фамилие Груббе?

— Знал. А что с ним?

— Пока ничего. Это мой кореш.

Леська неопределенно пожал плечами. Майор глубоко затянулся.

— А за тебя я знаю чисто все. Во-первых, ты Леська Бредихин. Угадал?

— Да. Бредихин.

— Во-вторых, ты хорошо управился с этой яхтой на­счет Ак-Мечети.

— Не понимаю, о чем вы говорите.

— А в-третьих, есть к тебе еще одно поручение. От Груббе, понятно?

— А вы тут при чем?

— А я при том, что Груббе скрывается и требует, шобы я тебя разыскал.

— Видите ли, я действительно знал Груббе, но ника­ких его поручений никогда не выполнял и вообще не желаю с вами разговаривать на эту тему. Я вас впервые вижу.

— Не трусись, Бредихин. Немцы тебя не трогают и не тронут: ты спас Шокаревых от смерти. У тебя, старик, на минуточку такая марка, вроде как у этих папирос фабрики Стомболи. Шутка сказать: Елисей Бредихин!

— Послушайте, оставьте меня в покое. То, что я, как вы говорите, спас Шокаревых, не имеет никакого отно­шения к вашему корешу. Никаких его поручений я ни­когда не выполнял. Да и кто он такой, ваш корешок, чтобы я выполнял его поручения?

— Нехорошо, — вздохнул Майор. — Одно дело — осторожность, другое дело — дреф-манже. И потом, надо же, шобы революционеры друг другу на минуточку дове­рили, а то шо будет? Вот я, например. Я капитан макка­бийцев. Считается, шо я самый ярый сионист. Но это ж только для близиру. С понтом я ничего общего с боль­шевиками. А на самом деле? А на самом деле я такой же герой-подпольщик, как и мой кореш Груббе. Теперь вы можете пойти и донести на меня немецкому патрулю. Но я знаю, шо вы этого не сделаете. Верно я говорю?

— Да.

— Ну, я же что знал. Я же понимаю людей. А теперь вот еще шо вам скажу: помните, вы приехали с покойни­цей Тиной Капитоновой к штабу Красной гвардии в Армянске? Был там один часовой. Его звали Майор. Так это ж был я во весь рост.

— Чего вы от меня хотите? — глухо спросил Елисей.

— Одно-единственное: шобы вы мне доверяли.

— Хорошо. Я доверяю вам. Что дальше?

— А это уже не вашее дело. Я только должен знать, или вы согласный по-прежнему помогать партии?

— Если это в моих возможностях — конечно.

Капитан маккабийцев встал и перешел с торжествен­ного тона на говорок жителя Пересыпи:

— Так ты правду говоришь, старик, шо ты пришел не до Кати Галкиной?

— Правду.

— Ну, бывай. Мир праху.

Капитан, он же Майор, перешел дорогу, смело открыл калитку домика Галкиных и вошел во двор. Калитка захлопнулась.

Леська был потрясен этим разговором. Новое опас­ное дело? Не слишком ли много для пего в этом году? Он так устал. Да и болен еще. Контузия — не шутка. А потом еще этот удар сзади по голове. И тут ему вспо­мнилось, как пилил с ней дрова, как целовал ее вчера у перевернутой лодки, и эти блистающие колени, и белое кружевце из-под вздернутой юбки...

А Васена уже стояла за спиной его скамьи. На ней было белое парусиновое платье.

— Зачем пришел?

— Не знаю.

Она обошла скамью и села рядом. Он взял ее за руку.

— Ни о чем другом не могу думать, — сказал Лесь­ка. — Все только о тебе и о тебе.

— Я тоже.

Он обнял ее плечи и положил ладонь другой руки на ее колено. Она все позволяла. Ей было все равно.

— Что же с нами будет? — спросила она. — Чего ты от меня хочешь? Ни жениться, ни любиться. Чем это кончится?

Леська не знал, что ответить.

Из калитки вышла Катя. Она сладко потянулась и весело задекламировала:

Я хочу умереть молодой, Золотой закатиться звездой...

Тут же раздался баритон Голомба:

Я хочу умереть молодым, Золотым закатиться звездым...

И вдруг Катя увидела Васену и Леську.

— Вы с ума сошли? — кинулась она к ним. — Ласка­ются среди бела дня. Ступай в дом! — строго приказала она Васене. — А вы тоже уходите, молодой человек.