«О» - значит омут

У него была серия коротких романов со студентками, когда он отметал любую возможность обвинения в неподобающем поведении тем, что дожидался, когда девушка закончит слушать его курс.

Позже в этот вечер, после того, как Лайонел отвез Мону домой, он вернулся в комнату Джона для неизбежного разговора по душам. Было ясно, что отец чувствовал себя неуютно. Два года они с Джоном жили как приятели, не как отец с сыном, а теперь все усложнилось.

Лайонел пустился в объяснения, каким одиноким он был, и как ему не хватало матери Джона. Джон пропустил мимо ушей почти все, что он говорил, потому что слова не звучали, как отцовские. Мона, несомненно, подготовила его, убедившись, что он затронет все необходимые темы. Джон воображал, что это Мона сидит здесь, объясняя, что никто не сможет заменить его маму, но мужчине нужна компания. Джону тоже будет лучше, сказала она, губами его отца. Мона знала, какой тяжелой была для него жизнь, и теперь у них есть счастливая возможность зажить одним домом. Мона была в разводе и имела трех очаровательных дочурок, с которыми Лайонел встречался. Мона с нетерпением ждет соединения двух семей, и он надеется, что перемены пройдут для Джона как можно легче.

Лайонел и Мона поженились в июне 1965. Теперь, когда у них была семья из шести человек, им нужен был дом побольше. К счастью, после развода Моне достался дом в Беверли Хиллс, который она продала за большие деньги, вложив их в новый дом в Хортон Рэвин, так что ей не пришлось платить налоги. В то же время Лайонел продал скромный дом с тремя спальнями, где вырос Джон. Эти деньги были отложены на ремонт и улучшение нового дома, который располагался на отвесном участке, с видом на Тихий океан. Джон въехал в заново отделанные две комнаты с ванной, построенные над гаражом, в то время как Лайонел, Мона и три девочки поселились в главном доме. Мона говорила, как ему повезло иметь отдельное жилье, которое позволяет уходить и приходить, когда захочется. Не то, чтобы ему это разрешалось. Его «гнездышко», как она это называла, являлось не очень удобным напоминанием того, что он был отделен от остальных. Его нужды и желания были второстепенными.

Все крутилось вокруг Моны. Ее уроки тенниса, ее гольф, ее благотворительность, занятия, которые отец не разделял с ней, потому что или преподавал или писал в своем домашнем кабинете. Джон был аутсайдером, смотрящим издали на жизнь, которая когда-то была его.

Он был несчастен, но знал, что лучше не жаловаться. С другой стороны, было бы странно ожидать, что жизнь будет продолжаться, будто ничего не изменилось. Его жизнь приняла совершенно другой поворот.

В январе, когда Джону исполнилось семнадцать, он выпросил себе машину. Мона протестовала, но Лайонел единственный раз встал на его сторону. После шума и многочисленных дебатов, она наконец сдалась, может, потому что поняла, что иметь в своем распоряжении машину с водителем не так уж плохо.

Лайонел купил Джону подержаный «шевроле»-кабриолет. К тому времени три идеальные дочки Моны были записаны в ту же школу, которую Джон посещал с первого класса. Он натыкался на них в коридорах шесть или семь раз в день. Конечно, от отвозил их в школу и забирал оттуда. Он еще присматривал за ними, если Лайонел с Моной уходили куда-нибудь по вечерам. Если у него были другие планы, если он хоть как-нибудь сопротивлялся, Мона давала ему молчаливый отпор, убирала его из поля зрения, как будто он был невидим.

Она была достаточно умна, чтобы не посвящать в эти размолвки Лайонела. Если бы Джон рассказал об этом отцу, он бы посмеялся над ним, как слишком чувствительным и подозрительным. Он бы рассказал все Моне и она бы удвоила наказание.

Лайонел был бы дураком, если бы не замечал разлитый в воздухе холод, но поскольку ни Мона ни Джон ничего не говорили, он был рад игнорировать проблему.

Однажды в субботу днем Мона повела девочек по магазинам, и Лайонел постучался в дверь Джона. Джон крикнул: - Открыто!- и Лайонел поднялся по лестнице.

Он оглядел место, которое было холодным и голым, как тюремная камера.

– Ну, похоже, ты устроился. Очень мило. Все в порядке?

– Конечно.

Джон знал, что его две комнаты не имеют ни характера, ни комфорта, но не хотел давать отцу причин для маневра.

– Здесь достаточно тепло?

– Вполне. У меня здесь нет горячей воды. Пять минут капает комнатной температуры, потом и она кончается.

– Да, это плохо. Рад, что ты сказал. Я попрошу Мону об этом позаботиться.

Джон подозревал, что дал возможность отцу заговорить о Моне. Теперь он мог продолжать без его помощи.

– Не возражаешь, если я сяду?

Джон убрал со стула кучу грязной одежды, так что отец мог сесть. Лайонел пустился в долгие бессвязные рассуждения о новой соединенной семье. Он признавал, что иногда возникало напряжение между Моной и Джоном, но она очень старается, и Лайонел считает, что будет только честным, если Джон встретит ее на полпути.

Джон уставился на отца, ошеломленный масштабом его заблуждения. Конечно, он защищал ее. Конечно, она и Лайонел были союзниками. Джону неоткуда было ждать помощи.

Фактически, отец объявлял, что теперь Джон полностью в ее руках. Ее прихоти, ее острый язык, ее сверхъестественная способность поворачивать все к своей выгоде: на все это она получала благословение Лайонела. Джон не мог поверить, что отец не видит, что происходит.

– Ну, папа, - сказал он осторожно, - не хочу быть бестактным, но, по-моему, она просто чудовище.

Лайонел дернулся, словно ему дали пощечину.

– Конечно, сын, ты имеешь право иметь свое мнение, но, надеюсь, ты будешь держать его при себе. Я был бы рад, если бы ты попробовал наладить с ней отношения, хотя бы ради меня.

– Ради тебя? Как ты это себе представляешь?

Лайонел покачал головой и продолжал терпеливым тоном:

– Я знаю, что приспособиться нелегко. Она никогда не заменит тебе мать. Она не просит этого, и я тоже. Ты должен поверить мне: она заботливый человек, просто изумительная, когда ты узнаешь ее получше. А пока я ожидаю, что ты будешь относиться к ней с уважением, которого она заслуживает.

Каким-то образом, у Джона в голове застряло слово «изумительная». Мона была врагом, но он видел, как бесполезно было бороться с ней лицом к лицу. После этого он прозвал ее Изумительная Мона, конечно, за глаза, и не в присутствии отца.

В первое Рождество, которое новобрачные провели вместе, Изумительная Мона соблазнила Лайонела сыграть Санта Клауса в Академии Климпинг на благотворительном вечере, и после этого каждый год он надевал белый парик, усы и бороду и влезал в красный бархатный костюм, отделанный белым мехом. Даже его сапоги были фальшивыми.

По мнению Джона, фотография, которая точно отображала их отношения, это та, что Мона вставила в серебряную рамочку и выставила на пианино в гостиной. На ней Мона, наряженная в вечернее платье с глубоким декольте от Сен-Лорана, соблазнительно устроилась на коленях Санта Клауса. В то время как она сияла в камеру, индивидуальность Лайонела была стерта. Ей действительно удалось собрать больше ста тысяч долларов для школы, и за это она получила широкую признательность.

Джон с горечью излил душу по телефону брату.

– Она — полная стерва. Она тиран. Я говорю тебе. Она долбаная нарциссистка.

Грант отвечал:

– Да ладно тебе. Ты уедешь из дома через год-два, так что тебе до этого?

– Она думает, что может руководить моей жизнью, а папа ей все разрешает. Он полностью у нее под каблуком.

– Ну и что? Это его дело, не твое.

– Блин, тебе легко говорить. Я бы посмотрел, как бы ты выжил с ней под одной крышей.

Устав от темы, Грант сказал: