Обед в ресторане «Тоска по дому»

— Я бы выбрала кафетерий, — посоветовала Дженни.

— Я без конца твердила вам, дорогие мои, — сказала Перл, — что ваш отец постоянно находится в служебных разъездах…

— Но в городе будут больше платить, — возразил Коди, — в моем положении каждый цент на счету.

— Зато в кафетерии ты будешь среди однокурсников, — сказал Эзра.

— Точно, я думал об этом.

— Ох это совместное обучение! — воскликнула Дженни. — Болельщики, девчонки в белых гольфах.

— Барышни в свитерах, — добавил Коди.

— Я хочу объяснить вам кое-что насчет вашего отца, — повторила Перл.

— Выбирай кафетерий, — сказал Эзра.

— Дети…

— Конечно, кафетерий, — решили они.

И с удивлением посмотрели на нее немигающими, бесстрастными серыми глазами, как две капли воды похожими на ее собственные.

Ей приснился день ее девятнадцатилетия, и этот коварный Джо Дюпри принес ей коробку шоколада и ленту для волос, из кожи медного оттенка. «Ох, Джо, ну и хитрец же ты! Возьми конфетку», — сказала она. Во сне ее поразила мысль, что Джо Дюпри нет в живых уже шестьдесят один год. Он погиб в Аргоннском лесу в схватке с немцами. Она вспомнила, как пришла выразить соболезнование его матери, но та никого не принимала. «Наверно, все это ошибка», — сказала Перл Джону Дюпри и скрепила волосы лентой из кожи медного оттенка.

— Надо немедленно вызвать «скорую», — сказала Дженни. — Что происходит с доктором Винсентом? Он, случайно, не выжил из ума?

— Для своего возраста он в полном порядке, — ответил Эзра.

Как всегда, он, видимо, не понял самого главного. Даже Перл это было ясно. Дженни то ли вздохнула, то ли резко повернулась, отчего зашуршала ее юбка.

— Хорошо, что вы меня вызвали. Я приезжаю и застаю здесь полнейший развал.

— Ничего у нас тут не разваливается.

— Так почему же она лежит в таком состоянии? Ей, наверное, трудно дышать. Где та большая зеленая подушка, которую для нее сделала Бекки?

Перл меж тем снова окунулась в прошлое, в это мгновение она ждала «скорую помощь», чтобы врачи обработали ее пораненное стрелой плечо. А потом готовилась к рискованному спуску по лестнице на носилках. Упоминание о Бекки вернуло ее к действительности. Бекки была ее внучкой, старшей дочерью Дженни.

— Дженни, — выдохнула она.

— Как ты себя чувствуешь? — спросила Дженни.

— Коди тоже здесь?

Кажется, Коди не было. Дженни наклонилась поцеловать ее. Перл погладила дочь по голове и поняла, что та скверно подстрижена: пряди волос — даже на ощупь — были неровными, но на этот раз она не упрекнула Дженни (у Дженни были красивые густые волосы, однако она пренебрегала ими, будто внешность не имела для нее никакого значения).

— Хорошо, что ты приехала, — сказала Перл.

— А как же иначе? Я же волнуюсь, ведь ты наша единственная мама.

Круг замкнулся, подумала Перл.

— Вам бы надо было иметь запасную мать, — сказала она.

— Ты это о чем?

Она не стала повторять. Отвернулась к стене с внезапным раздражением. Почему они не позаботились о запасной матери? Все эти годы, пока она была их единственной матерью, единственной опорой, одиноким высоким деревом на пастбище, ожидающим удара молнии… Ну что ж… Мысли ее путались.

— Ты привезла детей?

— На этот раз нет. Они остались с Джо.

Джо? Ах да, это ее муж.

— А почему нет Коди? — спросила Перл.

— Ты ведь знаешь, как трудно его разыскать, — сказал Эзра.

— Мы считаем, тебе надо лечь в больницу, — заявила Дженни.

— Спасибо, дорогая, по мне что-то не хочется.

— Ты плохо дышишь. Куда девалась подушка, которую тебе сделала Бекки, когда была маленькая? С таким воодушевляющим изречением: «Спи, о верный воин, на каменной резной своей подушке».

Дженни хихикнула, и Перл улыбнулась, представив себе, как дочь привычным жестом прикрывает рукой рот, словно она смущена, поражена и совершенно беспомощна перед нелепостью жизни.

— И все-таки, — сказала Дженни, овладев собой. — Ты согласен со мной, Эзра?

— Насчет чего?

— Насчет больницы.

— Хм-м-м… — пробормотал он.

Наступила тишина. Даже такие мелочи, подумала Перл, могут столько сказать о моих детях — в том числе о Коди. Самый факт его отсутствия говорит за себя. Пожалуй, это главная его особенность. А Дженни всегда такая энергичная и легкомысленная, но… ее можно назвать и скрытной. Копия матери, ничего своего. А Эзра, мягкий, добрый Эзра, наверно, смущенно теребит светлые, падающие на лоб волосы и — весь в сомнениях — думает и передумывает…

— Как бы тебе сказать? — пробормотал он. — Не знаю. Может, подождем немного…

— Что значит «немного»? Сколько можно тянуть?

— Может, до вечера, а может, до завтра…

— «До завтра»! А если у нее воспаление легких?

— А может, это простуда.

— Да, но…

— Зачем класть ее в больницу, если она об этом и слышать не хочет?

— Нет, но…

Перл слушала их и улыбалась. Она знала наперед, чем все кончится. Они будут часами спорить, вторя друг другу, задавая одни и те же вопросы, уклоняясь от главного, споря во имя спора, и разойдутся, так и не придя ни к какому решению.

— Вы никогда не умели справляться с трудностями, — добродушно сказала она.

— Да что ты, мама?

— Вы всегда уходили от них.

— Уходили?

Она снова улыбнулась и закрыла глаза.

До чего же приятно было наконец плыть по течению. Почему она медлила так долго? Уличный шум — рожки, звонки, обрывки музыки — смешивался со звуками голосов в ее комнате. Она по-прежнему блуждала во времени, но это уже не имело значения, все воспоминания были только приятными. Ощущение ветра летней ночью, когда он проникает в дом, колышет занавеси, приносит аромат смолы и роз. Блаженная тяжесть спящего ребенка на плече. А как уютно гулять под дождем, когда капли стучат и стекают по зонту. Она вспомнила сельский аукцион, на котором была сорок лет назад. Там продавалась старинная латунная кровать с полным комплектом постельного белья — простыни, одеяла, подушка в льняной, расшитой незабудками наволочке. Двое мужчин вывезли кровать на помост, и оборка покрывала колыхалась, словно нижняя девичья юбка. Закрыв глаза, Перл Тулл представила себе, как взбирается на кровать, кладет голову на подушку и течение уносит ее к берегу, где трое маленьких детей, смеясь, бегут ей навстречу по залитому солнцем песку.

2. Учить кошку зевать

Пока отец укреплял мишень на стволе дерева, Коди примерялся к луку: натянул тетиву, прижался к ней щекой и стал целиться. Отец забивал гвозди ботинком — он не догадался захватить с собой молоток. Какой у него дурацкий вид, подумал Коди. У отца не было одежды для воскресных прогулок, как у других отцов, и он отправился за город в помятом коричневом в рубчик коммивояжерском костюме, белой крахмальной рубашке и ярко-синем галстуке с рассыпанными по нему разноцветными квадратиками и кружками. О том, что день воскресный, можно было догадаться, лишь когда, вбив последний гвоздь, отец обернулся — узел не был затянут, и галстук съехал на сторону, как у пьяного. Надо лбом у отца торчал хохолок. Волосы у него были такие же черные, как у Коди, но вьющиеся.