Обеднённый уран. Рассказы и повесть

— Вечером принесу тетрадь-то.

Вечером их угнали в очередной марш-бросок. Я видел, как они возвращались наутро: грязные, абсолютно без сил, но готовые стрелять по первой команде… У меня таких испытаний, честно говоря, не было. Я ремонтник, техническая интеллигенция. Кузьма меня даже не заметил, плетясь в хвосте колонны. Голова его то и дело сонно падала на автомат, висящий на груди.

Доставалось им, что и говорить, здорово.

Как-то мы пошли в «самоход» купаться на озеро, и, вылезая из воды, неожиданно были схвачены и скручены выскочившими из кустов молодцами. Гарнизонный патруль, блин!.. Мы стояли понурые, с нас текла вода. На «губу» совсем не хотелось. Да ещё из аккумуляторной вытурить могут снова в роту — на наше место желающих много.

К счастью, в составе патруля был Кузьма, а офицеров, что важно, не оказалось, только сержанты.

— Это же мой одноклассник, — гордо и неторопливо говорил Кузьма своим разведчикам, державшим нас за руки. Он улыбался мне. — Мы же с ним в одном классе учились.

— Круто, — сказали разведчики. — Ну, больше не попадайтесь нам, ребятки.

Однажды мы загорали у себя в парке на крыше ПТО. Было воскресенье, выходной, никто из начальства не должен прийти. Зато пришел Кузьма. Миновал часовых, прокрался незаметно… разведчик этакий.

— Я у тебя посплю до вечера, ладно?

— Какой базар, спи.

Он лёг на бушлат и через несколько секунд уже отрубился. Спал беззвучно. Не храпел, не шевелился. Словно колода или аллигатор в болоте. Готовый в любую секунду метнуться…

Я разбудил его в семь часов, чтобы он не опоздал на ужин и кино.

— Ох, хорошо поспал. Классно у вас тут, — довольно потягивался Кузьма.

— Да свои сложности везде есть, — стал объяснять я. — Понимаешь, постоянные испарения серной кислоты… вытяжка хреновая… а молока за вредность не дают…

— Ну ладно, я пошёл. Сегодня какое-то кино интересное в клубе. Придёшь?

— Не знаю. Идти неохота.

Мне до «дембеля» оставалось месяца четыре. Заснуть бы вот, как Кузьма, проснуться — а уже ноябрь…

Мы сильно скучали в Польше по снегу. Он там выпадал всего раза два и ещё до обеда таял. В прошлом декабре лили бесконечные, отупляющие дожди. В Новый год светило яркое солнце, было тепло, ни одной снежинки, мы ходили без шинелей. Покрывались гнилостными «розочками» и мечтали о русских морозах. Вологжанин тогда говорил мне, сильно нажимая на «о» и щуря глаза:

— Я бы сейчас сосульку с крыши отломил и съел лучше всякого морожена.

— Это точно.

— Домой бы…

— Скоро.

Вскоре обстоятельства моей армейской жизни несколько изменились. Пришёл новый «уставной» командир роты, ему наша казацкая вольница шибко не понравилась. Я был в назидание прочим выгнан из аккумуляторной, лишён права ночевать в парке и оказался привязан к роте и прежней строевой жизни, о которой успел почти забыть. И это перед самым «дембелем»!..

То ли дело был наш предыдущий ротный, старший лейтенант Готов. Это был настоящий раздолбай… мы все его очень ценили, потому что такие сами живут и другим жить дают. Прослужив меньше года в Польше, уехал он отсюда уже капитаном.

На первой встрече с нами он стоял перед строем, горделиво выпрямившись, и время от времени дёргал головой, поправляя свою огромную неуставную фуражку с высоченной тульей. Фуражка съезжала то чуть вправо, то влево. Молчал командир минут пять, напрягая наши нервы. Мы уже решили: ну всё, это труба…

— Я старший лейтенант Готов, — сказал он вдруг. — Я чемпион СССР по самбо и буду учить вас приёмам. Вы все поедете домой классными самбистами!

Вот это да! Жить сразу стало веселее.

Потом выяснилось: он не может толком провести даже простейший бросок. Но с ним время шло вдвое быстрей, а это самое главное.

Провинившихся солдат он всегда обещал покарать самыми страшными карами. Элегантно похаживая перед строем в своей идеально выглаженной форме и похлопывая по ноге какой-нибудь веточкой, вещал:

— Я вас по уставу зачморю. Вы будете у меня камни с места на место таскать, пока у вас не наступит обезвоживание организма (про это обезвоживание он повторял неоднократно — видно, нравилось ему). И никакой суд ничего не докажет… Вы у меня сегодня ночью побежите кросс двадцать пять километров с полной выкладкой и в конце будете хоронить этот несчастный «бычок» со всеми воинскими почестями…

Потом, после гнева, как-то очень быстро он остывал и переходил на анекдоты. Скоро рота стояла и ржала в голос. Готов это любил — успех, внимание… Ему бы артистом быть.

И ни разу он своих страшных угроз не исполнил.

Правда, однажды всё же попробовал устроить кросс, возглавил его, но через полкилометра устал и свернул на обочину, мановением руки приказав вести роту сержанту. Мы, конечно, добежали до поворота и спрятались в кустах. Как бы уже скрылись за горизонтом. А минут через тридцать, тяжело дыша, побежали обратно.

Ротный был страшно доволен нашим измученным видом… как ребёнок, честно.

Когда возникали чурбаны, Готов орал на них:

— Да я сам с Кавказа, я черкес, мне на вас насрать!

(Через много лет, случайно просматривая за ужином программу «Время», я увидел следующий сюжет. Полковник Российской армии Готов, герой чеченской кампании, неожиданно нашёл родственников. Оказалось, его ещё маленьким мальчиком украли из ингушского села, от родовой башни, и продали бездетным черкесам. И, что ли, некий престарелый дядя случайно узнал его, как две капли воды похожего на отца…

В жизни такого не бывает.

Показывали, как Готов подошёл к своей древней башне и потрогал её рукой… Класс! Так что, строго говоря, черкесом он не являлся. И тут без анекдота не обошлось.)

Теперь вместо Готова нам прислали лягушку полудохлую, холоднокровную. Из двухсот лицевых мускулов у нового ротного шевелились штуки три, глаза — вареное олово, а словарный запас только в объёме устава гарнизонной и караульной службы плюс скучный, невыразительный мат.

Обидно, но что делать. Надо как-то терпеть, перемогаться. Жить по уставу. Ждать, стиснув зубы.

И бывало вот так.

— Ты что-нибудь слышал?

— Вроде бы…

— Тревога! — снова слабо прокричал дневальный.