Обезьяны

К компашке вознамерился присоединиться Джулиус. Он знал какой-то сносный кабак неподалеку. Кажется, на Кембридж-Сёркус. Кажется, там торгуют сраным лондонским кокаином и уж точно можно неплохо выпить. Но на этом проблемы не заканчивались – надо было не просто собрать вместе нужных людей, но и отсеять нежелательных. Употребленные наркотики отнюдь не упрощали решение данной задачи, наоборот. Белая голубка вызывала у «прихвостней» непреодолимое желание общаться не хуже, чем жара в клубе – потоотделение. Все присутствующие были достойны их внимания – и включения в их жизнь.

Пока веселые ребята орудовали ножницами, монтируя эпизод под названием «Компашка уходит из клуба», Саймон почти успел соблазнить одну полузнакомую девицу – он помнил ее по какой-то тусовке, на которой, кажется, не присутствовал, они тогда болтали про дадаизм. На сей раз он сказал ей:

– Вообрази, что я – твое Дада. Я буду заботиться о тебе, защищать…

– А потом растлишь меня? – захихикала собеседница, озарив его виннозубой улыбкой и отбросив волосы за спину – он терпеть не мог, когда женщины так делают, но решил не обращать внимания.

– Именно так.

Художник пошел на нее как посадочный модуль лунной экспедиции, намереваясь убрать ступоходы в тот момент, когда коснется пористой поверхности спутника Земли… как вдруг кто-то дернул его за пиджак. Саймон повернул голову и заглянул в глаза Кена Брейтуэйта.

– Так-так, – укоризненно произнес самокритичный перформансист, – а мы давно ждем тебя у входа. И Сара, и все-все-все.

– Все, кроме тебя, – ответил Саймон и, не возвращая голову в исходное положение, пошел спиной вперед – непростой трюк – к лестнице, прочь от девицы.

В конце концов они покинули «Силинк» – самыми последними. Саманта как раз выставляла за дверь осевших на дне клуба клиентов. Компашка преодолела крутящуюся дверь и продолжила крутиться уже на улице – Д'Арблей-стрит. По труднопроходимым горным тропам города Лондона двигались: солнечные мальчики, веселые девочки, плюс Джордж, плюс неуклюжая девица, плюс ее молодой человек, плюс плагиатор Гарет. Эскорт составляли еще три персонажа – даже не второго, а третьего-четвертого плана, безымянные, но незаменимые: какая-то высокая, хищного вида особа в сером платье с черным корсетом поверх него – ей приглянулся Джордж, наверное, до нее не дошло, что он голубой, а может, это была вовсе и не женщина, так она себя вела; какой-то адвокат из шоу-бизнеса, который недобрал кокаина и только и делал, что говорил про жульничающих жуликов и легализацию нелегальных доходов; и какая-то милая особа, которую Саймон регулярно видел в клубе, очень-очень симпатичная, шелковые волосы, стройная фигурка, девчачье платьице, расклешенное от бедер. Слишком юно выглядит для завсегдатая «Силинка», трудно вообразить ее где бы то ни было, кроме как в детской под одеялом, засыпающей при свете ночника с диснеевскими картинками на абажуре.

Нестройными рядами отряд двигался по Уордор-стрит, обмениваясь репликами. У Саймона началась отрыжка, и странный металлический привкус во рту заставил его со страстным, всеохватным отвращением возненавидеть прошедший вечер. Они с Сарой могли бы уже лежать в постели, трезвые, могли бы спокойно заниматься любовью, и ему не пришлось бы опять жаловаться на свой инструмент, как плохому ремесленнику из поговорки. А сейчас – как и обычно – у него не осталось ни малейшего желания сопротивляться, ни малейшего желания больше не пить, больше не нюхать, больше не и т. д. Жуткое, чудовищное дежа вю. Саймон испытал настоящий шок, когда понял: в эту минуту он готов употребить что угодно и даже кого угодно.

Табита с Сарой шли под ручку и ссорились. Вдоль тротуаров уже ползли утренние уборочные машины, перемешивая щетками и струями воды из брандспойтов разбросанный по земле мусор. Тут и там стояли жирные черные шлюхи.

– Не желаете? – спрашивали они с бесконечной усталостью в голосе, какая свойственна всем выходцам из третьего мира, – усталостью от всего, в частности от проходящих мимо веселых, в смысле навеселе, ребят. Можно подумать, мы функционеры Международного валютного фонда, а они – главы центральноафриканских правительств, хотят выбить из нас деньжат на новый лимузин. А ведь мы просто образцово-показательный батальон просвещенных искателей развлечений, сказал себе Саймон. И тотчас поправился: не-ет, мы умственно отсталый сброд похотливых придурков. Впереди маячила козлиная бородка Джулиуса. Ведет нас как пастух, вернее, как вожак. О, вот оно: мы – стадо баранов под предводительством козла!

Отличительной чертой Джулиусова кабака являлись две четверки крутых лестничных маршей, первая отделяла вход в заведение от улицы, а вторая – кабинеты для гостей от танцпола. Охрана и бровью не повела – потому что с солнечными мальчиками был Джулиус и потому что они расстались с некоторым количеством банкнотов. Внутри оказалось куда больше народу, чем в «Силинке», и народу куда более разношерстного. В одном углу огромные черные верзилы, худощавые, отливающие серым, вели между собой сверхскоростные беседы на повышенных тонах, в другом они же танцевали с юными белыми девицами в коротких юбках, белых босоножках и без чулок. Внимательный к игре цветов художник не без удовольствия отметил, что даже при таком освещении, в мерцании фиолетовых, розовых и синих огней, различает шероховатые коричневые мурашки у них на икрах. Задумался, как бы он это нарисовал. Гремело регги, гудело эхо, музыка сверлила Саймону мозги:

– Я-я-я-я-хай, я-я-я-я-я, вот так вот-а вот, новый поворот, все наоборот, глянь, какой я вот, я-я-я-я-хай.

И снова, и снова, и снова. С точки зрения Саймона, эти бесконечные повторы были самоцелью, можно было бы петь так:

– Я-я-я-я-хай, я-я-я-я-я, раз, и раз, и раз, вот так вот-а вот, раз и раз и раз.

Лица надвигались на Саймона и проплывали мимо. Каждое, казалось, заключает в своих чертах намек на возможную интимность. Набор координат и свойств, на основании которых какой-нибудь компьютер мог бы сделать вывод о грядущих пяти, десяти или двадцати годах проникновенных разговоров и крепких объятий, мог бы выстроить модель отношений. Сара держала его за руку, но словно растворилась в тумане, растаяла на фоне пылающих охряных стен кабака. Саймон подплыл к бару и под рев динамиков заказал четыре рюмки теплой вонючей водки. Рядом нарисовался Тони Фиджис и утащил одну. Его волосы сбились набок, обнажив лысину совсем не такого молодого человека, каким он хотел казаться, шрам еще глубже врезался в щеку.

– Знаешь, как они это делают?

– Что «это»?

– Ну, вот это. – Тони поднял рюмку повыше.

– Н-нет.

– Они берут вон тех девиц-тинэйджеров, выводят на задний двор, раздевают, вытирают губкой, губки выжимают в ведро, а как оно наполнится, разливают содержимое по бутылкам.

– Ха-ха, – сказал Саймон. Он уже не мог смеяться, рот превратился в бетономешалку, стенки гортани онемели настолько, что он не чувствовал, как бетон затвердевает, грозя лишить его жизненно необходимого воздуха.

– Саймон! Тони! – крикнула Табита с верхней ступеньки одной из лестниц. Они поднялись к ней и обнаружили в кабинете остальную компашку, которая с головой ушла в измельчение кокаина на какой-то полке, торчавшей из стены под далеко не прямым углом.

– Дорожку? – Кен Брейтуэйт вопросительно взмахнул кредиткой. Что за бессмысленная карусель, подумал Саймон, но вслух произнес:

– Да, отлично, Кен.

– И это твоя последняя.

Какие слова! Не Сара, а вылитая Саймонова мама или давно брошенная любовница.

– Даниушшшто? – Взял у Кена свернутую в трубочку купюру, запихнул в ноздрю, пока она не уперлась в стенку и не смялась, прорезав кожу, как киль миниатюрной яхты, севшей на мель. То, что не сумел вдохнуть, пошло в заказанное пойло. Залпом осушил рюмку, ощутил, как жидкость тараном влетает в горло, застревает там, все-таки сглатывается, затем достал очередную сигарету – сколько он их уже выкурил сегодня? сотню? две? три? – закурил, но не почувствовал запаха дыма. О-го-го, да я же могу так продолжать до… до бесконечности.