Обезьяны

– Саймон, ты видишь, что я тебе показываю «хууууу»?

– Я… я вижу «хууууу».

Что, он на самом деле видел? С чего это он взял, что видит? И кто – он?

– «Хи-хи!»

– Ты видишь что-то смешное, Саймон?

– Я вижу тебя – ты смешной до чертиков, ты же шимпанзе «хи-хи-хи-хи»!

– Но ведь ты тоже шимпанзе.

– Нет, я человек. Ох «хуууу-уаааааа»! Черт побери, мне надоело! Я уже трындел про это с другими сраными макаками, этим «хууууу» зверьем, которое ко мне ходит. «Хуууу» Боже мой! Вы же не, вы же не…

– Не знаем, что это такое? Не знаем, как тебе тяжело «хууууу»? Ты прав «чапп-чапп», Саймон.

Знаки Буснера были умопомрачительно элегантны. Боуэн восхищенно смотрела на него – он по-прежнему наделен своим давним талантом общаться с самыми тяжелыми больными.

– Но я не об этом собирался сейчас жестикулировать. Давай пока сполземся вот на чем: наша проблема – то, что для тебя я выгляжу, как шимпанзе, так «хууууу»? Хорошо, давай теперь «хууууу» от этого отталкиваться «чапп-чапп». Если тебе тяжело смотреть на мое изображение, поверни экран, чтобы мои черты морды «хууууу» исказились, может, тогда я стану больше похож на человека «хууууу»?

Прыгун и Уотли заключали союз в «Кафе-Руж», через дорогу от больницы. Уотли предложил на всякий случай сесть за столик на улице, чтобы не создавать впечатление, будто они специально ищут уединения.

– Это «уч-уч» просто глупость, – показал Прыгун, когда они переходили через дорогу. – Если мы сядем тут, то навлечем на себя больше подозрений, чем араб с гранатой в израильском автобусе.

– «Ррррряв»! – рявкнул Уотли и сильно стукнул Прыгуна по голове. – Ты это брось, Прыгун, мы, конечно, заключаем союз, но из этого не следует, что ты имеешь право мне дерзить!

– П-п-п-простите, – задрыгал пальцами Прыгун, – я, разумеется, восхищаюсь вашей задницей, доктор Уотли, – и поклонился низко-низко, но не из покорности. Он просто ждал своего часа. В хороший день и карликовый пони – скаковая собака, напомнил он себе в четвертый раз за утро.

В конце концов они забрались в самый дальний угол заведения, спрятавшись за искусственными цветами. В кафе и без того было полным-полно шимпанзе. Как раз подползло время первого обеда, и секретари и прочий персонал больницы вывалили на улицу выть и чиститься. На заговорщиков никто не обращал внимания – и в первую очередь официант-бонобо с дредами на голове.

– Ну что же, – показал Уотли, усевшись, – ты хочешь заключить со мной союз, сбросить старика. Наверное, у тебя еще есть мысль стать главным в его домашней группе, «хууууу» Прыгун? У Буснеровских самок течка, не так ли «хууууу»? А тебе не достается твоя доля «хууууу»?

– Знаете, меня тошнит вести такие обмены знаками, правда, доктор Уотли…

– «Ххууууу» значит, у тебя есть более благородный повод напасть на своего вожака «хууууу»? Должен призначиться, не припомню, чтобы ты хотел оказать мне такую же поддержку, какую просишь теперь от меня, в прошлом году, на симпозиуме в Борнмуте, где Буснер распоказывал про свои очередные месмерические опыты.

– Ну и что с того, тогда я не мог, вы же понимаете, а вот сейчас времена изменились. У меня есть… я кое-что важное узнал про Буснера, и это кое-что может нанести ему значительный ущерб, весьма значительный. Вдобавок, меня достало, как он всем показывает своих пациентов, водит их туда, водит их сюда, идет к вершинам по их страдающим телам. Я совершенно не желаю отправляться на очередной прием в компании какого-то несчастного безумного самца, который думает, что он чело…

– Вот что, Прыгун, расскажи-ка мне, что знаешь, выкладывай.

Уотли, кажется, постарался забыть, какому унижению Зак Буснер подверг его час назад. Он весь обратился в зрение и придал себе настолько повелительный вид, насколько позволяла его шелудивая шкура.

– Ну-ууу, «чапп-чапп-чапп» для начала у него серьезный артрит, вот что…

– «Хууууу» насколько серьезный?

– Очень серьезный, очень. Полагаю, он постоянно испытывает сильную боль, особенно когда ему приходится на деле доказывать, кто в группе хозяин. Как вы понимаете, поддержание групповой иерархии требует значительных затрат энергии, в конце концов, у него полон дом старших подростков-самцов…

У входа в букмекерскую контору стояла группа пожилых бонобо, завсегдатаи заведения, они глушили пиво и курили косяки, не стесняясь окружающих, а трое Буснеровых подростков пытались втереться к ним в доверие.

– Чивотибенада, ссссаметсс, – показала одна из бонобо; Эрскин всего себя вложил в поклон, его дрожащая задница колотила по мостовой. – Чиво тут, значит, шляитись, типа, команда сраная, то-се?

– Так и есть, – показал Эрскин, – и это нам порядком надоело.

– А то, я так и думала, – щелкнула пальцами бонобо. – Ну, да чиво паделаишь, видишь ли, сынок, это наша территория, то-се, так что «рррряв!» пошел-ка вон, засранец, то-се…

– «Хууууу?» Мы ведь только хотели – о ваша анальная высоковонючесть…

– Н-да «хууууу»?

– Мы только хотели спросить, не знаете ли вы кого-нибудь, кто бы мог нам незадорого продать косячок… «хууууу»?

– Я… я просто не хочу, чтобы они ко мне прикасались…

Саймон сидел все так же согнувшись в три погибели над странным прибором, то и дело отворачиваясь от экрана – хотя изо всех сил старался делать это пореже – и разглядывая желтую, как дынная корка, кожу на ступне в щелке между полом и своей шерстистой щиколоткой.

– Пожалуйста, не разрешайте им прикасаться ко мне.

– Ни в коем случае, ни в коем случае, они совсем-совсем не будут этого делать.

Пальцы Буснера ласкали воздух перед камерой, его вокализации были мягче, чем впервые набухшая седалищная мозоль у самки, яснее, чем голубое небо в солнечный день.

– Вот что мы сделаем: после того как мы еще помашем лапами, вы хорошенько отдохнете «хуууу»? А потом, завтра, доктор Боуэн и я кое-что сделаем, чтобы вы могли пройти обследование. Мы сделаем все, чтобы вы нас почти не видели. Очистим этаж, прогоним всех обезьян, чтобы между вашей палатой и той, где мы будем вас обследовать, не было никого…

– Тогда кто же будет меня обследовать «хууууу»?

– Мы, мы, но если хотите, мы переоденемся, «хууууу» замаскируемся.

Саймон внимательно посмотрел на неясное изображение Буснера на крошечном мониторе. Интересно, почему он перестает понимать, что показывает тот шимпанзе, если слишком далеко отклоняет экран? Вокализации сами по себе не могли передать полноту смысла, их не хватало, это был просто акцент. А с другой стороны, если он вглядывался слишком пристально, то начинал различать эти жуткие клыки, эту кожистую морду, эти губы, которыми, кажется, можно пользоваться не хуже, чем руками, эти зеленые глаза, эту черную шерсть…