Обида
Шрифт:
— Что ж я тебе скажу? — Степан улыбнулся и руками разводит: мол, кругом ты прав. И хоть начал он посмеиваясь» но я почуяла, что задели его за живое. Что за свою Кубань он грудью встанет. Бывает такое — овдовеет мужик и женится на другой, и так крепко его эта другая привяжет, что, когда начнёт она хаять первую жену, мужик, хоть и любил её раньше, поддакивает второй. Так и Степан. — Кругом прав, Лексеич, и насчёт клуба особенно… У нас теперь такого нет. У нас такой раньше был — брёвнышко к брёвнышку, а теперь кирпичный. Ты в Москве, конечно, был, кинотеатр «Россия» видел? Вот и у нас такой же, только называется Дворец культуры имени 50-летия СССР. Имеется там два зала — один для кино, другой для самодеятельности и всяких концертов. Буфет, конечно, и всегда пиво в холодильнике. Народу такого, чтоб до столпотворения, нет, потому
И насчёт озёр и рек ты в самую точку угодил. С этим у нас слабовато. Озёр почти совсем нет, а река, стоящая, всего одна на весь район. Только и есть, что Кубань-матушка и ещё кое-где каналы.
С виду Кубань где широкая, а где и нет, но глубока… Воды много. Если поглядеть — красиво, несмотря на то что вода вроде красноватая. Цвет такой от быстрины. Она ведь в горах начинается, ну и набирает скорость и силу, поднимает со дна породу. Правда, пить можно.
Вот я не помню, кто из вас в Вене был? Ага, были в сорок пятом… Вот считается в Европе, что в Вене самая лучшая вода, то есть водопроводная. А второе место за Краснодаром. Хотя трудно, конечно, сказать, первое место или второе… Места эти определяли ихние специалисты, зарубежные. Наши-то, глядишь, и на первое вытянули б. Ну а откуда вода в Краснодаре? Конечно, из Кубани. А что пьёт наша станица? Ту же Кубань. Стало быть, и у нас водица не из последних в Европе.
И рыбалка не такая, как здесь… Совсем другая. По такому течению только успевай поворачивайся. Удочкой не везде сподручно. Рыба, правда, есть. И судак, и щучка, и сазан, но, конечно, главное — это вот она, царица севрюга. — Степан тут взял ополовиненную тарелку икры и поднял над головой, чтоб все видели. — Уж её на уду не возьмёшь — донная рыба. — Степан замолчал, закурил. Выждал немного и, видно, решил добить мужиков окончательно. — Вот вы тут о лесе толковали… Лесом мы действительно с вами потягаться не можем, тут и говорить нечего. Зря ты, Лексеич, на меня напраслину возводишь — ничего я не забыл. И леса наши помню. Я ведь здесь полжизни прожил. А там какой лес в степях? Так, клочки. Ну, ракитничек и другие кустики по-над каналами, ну, лесозащитная полоса вокруг полей. Её лесом тоже не назовёшь, потому как саженная она, не натуральная. Но насчёт охоты она всё-таки действительная. Тулку-то, которую я отсюда привёз, я бросил, она уж совсем развалилась, да и калибр несерьёзный. У меня теперь ижевская централка двенадцатого калибра. Хорошая машина, штучная, спецзаказ. Так что кубанскую охоту я хорошо изучил. Там тебе и горлинки, и куропатки, и перепела, и дупеля, и фазаны — у вас их нет. Зайчишко есть, лис — пропасть. На каналах, а особенно в плавнях уток — я такого и не видел никогда. И гуси встречаются, и там же, в камыше, кабаны.
Полоса эта лесозащитная хоть и неширокая, с лесом не сравнишь» но симпатичная. Летом от жары зайдёшь — благодать. Прохлада, птички чирикают. Проголодался или пить захотел — пожалуйста, только руку протяни… Растут там груши. Ничего груши, правда, разных сортов, какие привитые, а какие и нет. Встречаются иногда с кулак и сладкие. Кроме груш, яблоки, конечно, но яблок меньше. Яблоня, сами знаете, росту не даёт. Обязательно шелковица… Это такое дерево с ягодой вроде малины, только покрупнее и покислее. Слива другой раз попадается, орех грецкий, но в основном полосы славятся своими жерделями, то есть некультурными абрикосами. А какие они некультурные, судите сами, когда иные до хорошего куриного яйца дорастают. Вы здесь такие только в баночном компоте можете попробовать. Тоже наши заводы выпускают. Почти при каждом колхозе или совхозе есть свой консервный завод. Только с полосы жердели в компот не идут. Собирать неудобно в чащобе. Так, ребятишки балуются или какой деловой казачок подъедет на мотоцикле, натрясёт, сколько в коляску влезет, — и на базар, курортникам. Когда по полтиннику, когда дешевле — от сезона зависит.
Под конец Степан уже не сдерживал себя, открыто торжествовал. Лексеичу будто язык прищемили. Куда что девалось! Сидел, верно, и думал, что вот он и настал, тот момент роковой. Жалеть больше не об чем. Пришла пора погубить себя окончательно.
Он даже зубами скрипнул, рукой махнул и пробурчал:— Говори, говори, а всё равно одна хреновина эта твоя полоса, и против леса она всё равно что лужа из-под месячного поросёнка против озера. Так и передай своим казачкам. — Сказал и на мужиков победно поглядывает, а те молчат, глаза отводят, и не то что на него, а друг на дружку не смотрят, будто боятся признаться в чём-то…
И самой-то мне нехорошо… Как же, думаю, неужто оно так, неужто у них и впрямь всё лучше? Хотя, известное дело, всякий кулик своё болото хвалит. Да оттого и тошненько, что Степан от своего-то болота открестился и чужое нахваливает, разливается. До того уж дошло, что даже гакает по-ихнему, по-казачьи. Что ж, и мне надо будет гаканью обучаться на старости лет?
Мужики дымят, покрякивают, на Степана недобро косятся, и уж не выпивает никто. А тому невдомёк — сидит, расплывается, доволен, что нос утёр…
Тут Колюшка видит, что дело такое, и за приёмником потянулся. И только он потянулся, как с улицы, будто по заказу, — гармошка. Все на окна навострились…
Я ведь так скажу — приёмник приёмником, а вот в клуб придёшь, там танцы под эту радиолу, ну и танцуют, на месте топчутся, а как кто гармошку развернёт, как плечом поведёт, будто кипятком плеснёт. Тут и круг шире, и живее — не сравнить! Да…
Является тут целая компания. Федотовские робята, видать, только с поля, они там с картошкой припозднились; потом путятинских двое, только забыла, как звать… И чудно, что забыла. Там и домов-то всего четыре. А хорошая была деревня раньше, большая. Но сильно на отшибе; жили — как отрезанные, кругом леса вёрст на десять… Ну и разъехались кто куда. А четыре этих дома осталось. С места не стронешь, хотя вся жизнь, почитай, на стороне. Ребятишки в школу и то на лошади ездют, а какие вообще в интернате на неделю.
Значит, у одного из путятинских и гармошка, вот вспомнила, гармониста Илюхой зовут. Хороший гармонист. И с ними наш агроном Владимир Абрамыч. Холостой ещё.
За столами потеснились, усадили, по штрафной палили, а Илюшка своё дело туго знает, стаканчик опростал, папироску в зубы — и за музыку!
Варька забыла, об чем и плакала. Какое тут! Первая пошла, задробила. И припевки такие вспомнила, что мужики только крякают и за ухом чешут.
Потихоньку и другие в круг втянулись. Пошла тут пляска, только стаканы да тарелки на столах звенят.
Я маленько успокоилась. Но не совсем, потому что смотрю, Лексеич — бывало, первый плясун — сидит и вилкой в закуске ковыряет. Призадумался, а уж на что лёгкий человек. А я нового скандала боюсь страсть. Ну, баб и подталкиваю: мол, что ж вы первого плясуна забыли? Анька с Варькой вызывали, вызывали его, чуть каблуки не сбили. Он ни в какую, только отмахивается.
Да и другие, гляжу, пляшут вроде бесшабашно, да невесело. В пляске человека и настроение его, как сейчас, видать. А тут все вдруг будто на одно лицо. Пляшут, как работу делают, словно топотом хотят свою печаль оглушить.
Лексеич не выдержал — и на середину. Ну, всё, думаю, сейчас отломит коленце, уж больно он плясун. Расступились. А он — шаг к гармонисту и рукой за мехи.
— Постой, — говорит — и к председателю: — Так, выходит, он правду говорил?
— Ты насчёт чего? — притворился Василий Евграфович. Видать, разговор ему этот ни к чему. — Об чем ты, Пётр Лексеич?
— А насчёт того, что он говорил. — И на Степана головой мотает. — Насчёт того, — говорит, — что мы по сравнению с ними нищие, и земля наша нищая, и никогда мы из нужды не выберемся, и будем всю жизнь на этих камнях пупы рвать, и всё такое… И всё без толку. Вот я насчёт чего.
— Да какие же мы нищие, — улыбается Василий Евграфович, — когда ты сам давеча нахваливал и то и другое? И сберкнижкой по столу стучал.
Мужики, гляжу, председателя не поддерживают. Не улыбаются, а смотрят вопросительно.
— Ты не уклоняйся, председатель, — подступается к нему Лексеич и на мужиков оглядывается. Те кивают.
— Справедливо говоря, там жизнь полегче. Только, конечно, и мы не нищие. Это ты зря сгущаешь.
— Не нищие, говоришь! Да каждая наша копейка вот таким гвоздём к полу прибита! Добываем её из последних сил, оттого пока и не нищие. Вот мы на бабу-то накинулись, а она права… Так и получается, что одним всё, другим ничего! Так, спрашивается, где справедливость? Чем мы хуже их?!