Обитель подводных мореходов

– Егорыч!
– панически прошипел Кузя.
– У меня получается, что курс проходит прямо через остров.

– Давай COС, - невозмутимо посоветовал Непрядов, - а то пойдёшь ко дну.

– Я серьёзно, - всё так же шёпотом паниковал Кузя.

Выбрав момент, когда капраз повернулся к ним спиной, Егор заглянул в Кузину карту.

– Лопух, - сердито сказал, заметив ошибку.
– Ты в какую сторону дрейф откладываешь? Ветер - в компас, течение - из компаса. Заруби на носу!

Обрезков звонко шлёпнул себя ладонью по лбу.

– Непрядов, - не оборачиваясь, насмешливо произнёс Чижевский.

– Вы что, всю жизнь собираетесь Обрезкову подсказывать? До самой пенсии?

Егор отпрянул от Кузиной карты и принялся делать записи наблюдений в ходовом журнале.

Объявив постановку на якорь в полигоне, Чижевский обесточил приборы. Переходя от стола к столу, он начал проверять точность прокладки.

"Ну, теперь начнёт придираться", - невольно подумалось Непрядову, и он неприязненно покосился на начкафедры, который накладывал кальку с контрольной прокладкой на его карту.

Конечные точки почти совпали, невязка оказалась менее полукабельтова. Чижевский сдёрнул со стола кальку и невозмутимо сказал:

– Из вас, курсант Непрядов, со временем может получиться неплохой штурман. Аккуратная работа. Но за подсказку я вам снижаю оценку. Потрудитесь доложить командиру вашей роты, что на уроке получили замечание.

В его записной книжке, напротив фамилии Непрядова, появилась "четвёрка".

Особенно придирчиво Чижевский вымерял и рассматривал Кузину прокладку. Наконец, погрозив Обрезкову пальцем, поставил ему тройку с двумя минусами.

Непрядов облегчённо вздохнул, догадавшись, что его дружок вовремя успел исправить прокладку.

Когда урок закончился и курсанты начали выходить из класса, Непрядов подошёл к преподавательскому столу, собираясь забрать классный журнал. Чижевский будто нарочно не торопился, перенося в него из своей записной книжки оценки. Егор терпеливо ждал. Как только комната опустела, он поднял на Непрядова тяжёлый, немигающий взгляд.

– Давно собираюсь поговорить с вами как со старшиной класса, заговорил Владимир Несторович, - да вот всё некогда...

Егор молчал, догадываясь, о чём пойдёт речь.

– Скажите, Непрядов, как вы относитесь к моему сыну?

– Обыкновенно, - ответил Егор, не отводя взгляда.
– Впрочем, как он сам того заслуживает...

Немного обескураженный, капраз скривил губы и качнул головой.

– Объективно вы правы, - вдруг сказал он, как бы немного смягчившись, - но вот по существу... У Эдуарда трудный характер. Однако вам учиться вместе целых четыре года и поэтому надо искать общие точки соприкосновения, а не расхождения.

– Почему вы об этом говорите мне, а не ему?
– спросил Егор, начиная волноваться.
– В чём я, собственно, виноват перед ним?

Владимир Несторович поднялся и, как бы успокаивая, опустил тяжёлые ладони на Егоровы плечи.

– Да никто и ни в чём вас не обвиняет. Но я же просто чувствую, что между вами постоянно идёт какое-то совершенно бессмысленное противоборство. Вы как два молодых барана упёрлись друг в друга лбами. До добра это ни его, ни вас не доведёт.

– Могу дать слово, что я первый никогда не начинаю. Но и пятиться ни перед кем не собираюсь.

– Да поймите же вы, Непрядов! Я обращаюсь к вам как к старшине класса, который помимо всего прочего просто обязан быть воспитателем, рассудительным и дальновидным человеком... Вы же все одна семья. Да что вам делить - всего у вас пока что поровну. Годы курсантские летят быстро. И оглянуться не успеете, как разбросает вас по всем флотам. Но чувство вот этой самой семьи у каждого из вас на всю жизнь останется. Вы и потом, спустя много лет, всё-таки не сможете друг друга позабыть - каждого, со всем его плохим и хорошим. Только пусть всё ж между вами останется больше хорошего. Вот поэтому я и прошу вас, Непрядов, постарайтесь быть дальновидным. Надеюсь, вы понимаете меня...

Непрядов кивнул, хотя наперёд знал, что первым Эдуарду руки не протянет.

– Хочу верить, что вы станете друзьями, - подчёркнуто громко произнёс начкафедры и протянул Непрядову журнал.

Но вскоре настали события куда более важные и значимые, чем его личные отношения с Чижевским. Однажды весь их класс вместо самоподготовки пригласили в парткабинет. Капитан третьего ранга Свиридов, как всегда решительный и твёрдый, в строго доверительной форме принялся зачитывать послесъездовское письмо Центрального Комитета, поражавшее всех своим необычным откровением и жёстокой правдой.

– Культ личности привёл к нарушениям норм партийной и государственной жизни, социалистической законности, нанёс серьёзный ущерб партии и советскому обществу, развитию социалистической демократии, - резал фразы Павел Мефодиевич.
– Но не изменил и не мог изменить природы советского общественно-политического строя...

Слушая ротного, Егор испытывал странное чувство растерянности и личного стыда, словно он сам в чём-то серьёзно провинился. На память пришли слова некогда любимой нахимовской песенки, которую они совсем ещё недавно вдохновенно пели:

Вперёд мы идём,

И с пути не свернём,

Потому что мы Сталина имя

В сердцах своих несём...

И вот получается, всё это блеф, хотя и говорят, что из песни слова не выкинешь. Оказывается, было множество безвинно страдавших людей. И в то же время был он, подранок войны, свято веривший всему тому, что им говорили об Иосифе Виссарионовиче, о его "мудрой прозорливости, гениальной силе мышления и полной непогрешимости". Что это, всеобъемлющая религия самообмана, которая разумелась сама собой? Ведь он, Егор Непрядов, "верил и молился" не меньше других. Да и могло ли быть иначе?

Поэтому мелькнула мысль: что-то здесь не совсем так...

Слишком чудовищной казалась правда, которую мозг был не в состоянии сразу переварить.

И потом, как же всё услышанное соотнести с величайшей Победой в минувшей войне, которая уже сама по себе представлялась немыслимой без имени Верховного главнокомандующего...

Но с другой стороны, как узнал Егор, дед его безвинно отсидел несколько лет в магаданских лагерях. Спасли его лишь заслуги в научном мире да заступничество самого Патриарха Всея Руси...