Обитель подводных мореходов

Катя искоса, мельком глянула на него и переменила тему.

– А знаете, как они все погибли?
– и осторожно, с ощущением прикосновения к великой тайне, повела бровями в сторону могильной клумбы.

– Да так, в общих чертах, - вымолвил Непрядов.

– Вот и я - тоже приблизительно, - вдруг призналась она, - да и все, кто в эту страшную минуту не был вместе с ними в горящем сарае, достоверно ничего не могут сказать...

– Почему же так?
– удивился Егор её максимализму.

– А вы могли бы представить горящий сарай, полный женщин и детей... и себя среди них?

– Вообразить можно всё что угодно, только вот понять такое изуверство с точки зрения нормального человека - никогда.

– Хотелось бы самой стать Жанной д'Арк и сгореть на костре, спасая других. И вот часто думаю, смогла бы я всё это вытерпеть?.. А ведь другой жизни ни для кого нет.

"Да она не так уж простодушна, если испытывает себя", - решил он и спросил напрямую, тоном бывалого моремана.
– А сколько вам лет, Катя?

– Шестнадцать, - выпалила она вызывающе.
– Разве это имеет какое-то значение, чтобы мне не верить?

– Собственно, никакого, - успокоил её Непрядов, чувствуя в себе всё больше уверенности.
– Мне в шестнадцать тоже не терпелось кидаться с палашом "на абордаж" или с гранатами под танк.

– А сколько же вам лет, что вы так скоро состарились?
– не без иронии стрельнула она быстрым взглядом.

– Против вас я уже действительно старик, - попытался он слукавить. Мне уже почти двадцать.

Девушка засмеялась, откидывая со лба непокорную прядку волос.

– Отпустите усы, - посоветовала она, - или даже бороду.

– Зачем?
– не понял Непрядов.

– Скорее поверят вам.

"Опять не туда меня занесло, - страдальчески подумал Егор, снова принимаясь чесать траву граблями.
– Туманю как первокурсник перед абитуриентом..."

– Папа у вас?
– прервала Катя установившееся было неловкое молчание.

– С дедом разговаривает, насчёт обелиска, - отвечал Егор, догадавшись, кто был их гость.

Некоторое время они работали молча. Егор проклинал себя, что никак не может найти подходящую тему для разговора. Болтать "кабы о чём", как на танцах, ему не хотелось. Но что-либо значительное никак не шло на ум.

– Ваш отец, как мне кажется, хороший спортсмен, - нашёлся-таки Егор. Он распрямился, опираясь руками на черенок граблей.

Продолжая возиться с цветами, Катя ответила:

– Ещё бы! Профессия обязывает.

– Он тренер?
– оживился Непрядов.
– А по какому виду?

– В известном смысле, - Катя скосила глазами в сторону Непрядова.
– Он воздушный гимнаст и руководитель номера. Но вы правы, цирковое искусство без спорта немыслимо.

Вдохновляясь, Егор хотел было заговорить о боксе: уж где-где, а здесь-то можно блеснуть своей эрудицией. Только перейти на на эту тему не удалось. С косогора лёгким пружинистым шагом спустился Тимофей Фёдорович.

– Вот молодцы, - похвалил он.
– Да вы всё и без меня сделали как надо.

Катин отец прихватил с собой сколоченные из досок носилки. Весь сграбленный мусор они в несколько ходок оттащили в овражек, а потом уселись на лавочке передохнуть.

– Интересно, как переплетаются всё же узоры судеб человеческих, говорил Тимофей Фёдорович, глядя на высокую, искусно сработанную деревенским столяром стелу.
– Ведь твоя бабка и моя мать тоже ведь всю жизнь самыми близкими подругами были. Вместе и в огонь пошли...

– Неужели их партизаны не могли спасти?
– с болью и досадой высказал Егор.

– Могли бы, да не успели, - пояснил Катин отец.
– Хорошо ещё, Фрола Гавриловича удалось им отбить. А ведь немцы вешали его.

– Как вешали!
– изумился Егор.
– Он об этом ничего не говорил.

– Кому ж такое хочется вспоминать? Заговорённый он какой-то что ли... Первый раз верёвка лопнула, а второй раз сук над ним обломился. Впрочем, это не удивительно: вон какой Фрол Гаврилович могучий, - как Васька Буслаев. А эсэсовский начальник оказался человеком суеверным, в третий раз судьбу испытывать не стал и приказал "партизанского попа" тут же расстрелять. Повели деда к оврагу, а из кустов партизаны автоматами ударили. Так вот и отбили деда.

20

Счастливое время настало для Егора. Все дни проводил он с Катей. О чём только не переговорили они, бродя по всей округе. Егор жил в каком-то чудном сне. Его не покидало ожидание чего-то необыкновенного, что неминуемо должно было с ним произойти. Он всё ещё боялся заговорить о переполнявших его чувствах. Думалось, так ли всё поймёт, не рассмеётся ли в ответ?

Каждый вечер, провожая Катю до калитки, давал себе зарок, что вот именно сейчас, сию минуту он откроет перед ней всю свою моряцкую душу, а там - будь что будет. Но он стоял, держа Катину руку в своих ладонях, и всё медлил, говорил что-то совсем не то.

Потом на крыльцо выходила Лукерья Прохоровна, неродная Катина бабка, на которой вот уже долгие годы дед Фёдор был женат вторым браком, и начинала зазывать внучку домой. Они наспех прощались, договариваясь встретиться вновь.

В доме у Плетнёвых Егор стал своим человеком. Он подружился с Тимофеем Фёдоровичем, и даже Лукерья Прохоровна, обычно ворчливая и всем на свете недовольная, при Непрядове неизменно добрела. В знак особого расположения она даже давала почитать Петрушины письма, которого минувшей весной призвали в десантные войска.

Однажды Егор наведался к Плетнёвым спозаранок. Накануне он условился с Катей пойти за грибами: после благодатных тёплых ливней их повысыпало столько, что впору косой косить. Одетый в наглаженную синюю робу, с плетёным лукошком в руке, он постучал в дверь, ожидая Катю. Но вместо неё на пороге появилась бабка Лукерья. При виде Егора её смурое морщинистое лицо тотчас сделалось ласковым, строгие глаза потеплели.

– Здравствуй Егорушка, касатик ты наш, гостюшка желанный, запричитала она, вгоняя Непрядова в краску.
– Как почивалось-нежилось, здоров ли батюшка Фрол Гаврилович?

Егор с любезной улыбкой отвечал, что всё нормально, на сон не жалуется и дед чувствует себя вполне нормально.

– Никак по грибы собрался?
– вопросила бабка, уставившись на его корзинку.

– Точно так, Лукерья Прохоровна, - бодро отвечал Егор.

– Ох, чует моё сердушко, как бы опять не быть беде, - и она истово покрестилась.

– Какой такой беде?
– удивился Непрядов.

– Да как же, грибам нонче обору нет: за каждым кустом видимо-невидимо. Перед самой войной, помнится, точь-в-точь такое же лето было. Не случилось бы новой какой лихоманки.