Обитель Варн

улыбался, слушая смех Лесс.

— Эй, — позвала ее Тесс. — Я тоже хочу повеселиться.

— Не получится. Ха! Для этого нужно лететь обратно в город.

— Вы что, напали на магазин элитных вин? — спросил Соувист у Урва, не скрывая

укора. — Меня взять не могли?

— Мы играли в приведений! — возвестила Лесс. Таузин разочарованно посмотрел на

хитреца:

— Опять ты за свое, — махнул рукой и, выплывая из залы, заметил. — Отдежуришь.

У того вытянулось лицо.

— Всем спать, — приказал Бэфросиаст, вставая, чем пресек дебаты.

Варны молча начали расходиться. Лесс закусила губу, чтоб сдержать смех и не

нарушить повисшую в зале тишину. Но Мааон смешно растопырил руки, нависнув над

ней с мордочкой голодного варана, и Варн вновь засмеялась. Гаргу с завистью

покосился на них и удостоился той же пантомимы от Май, только в более изощренном

варианте: она взмыла вверх и, засучив ногами, принялась клацать челюстями, сведя

глаза на переносице. Гаргу остолбенел: такой красоты женщин ему еще видеть не

доводилось. Коуст, наткнувшись на брата, проследил за его взглядом и выдал Май

ответный пируэт, засучив уже ручками. Пудовый кулак невзначай попал в глаз Гаргу,

и тот, взвыв, от души пихнул родственника. Коуст отлетел, снося своим телом Ойко,

Майгра. Началась бы веселая потасовка не возмутись последний игнорированию

приказа вожака и не рыкнув во всю мощь оскорбленной души:

— Спать!!

Варн сдуло всех разом. Крышки саркофагов издали синхронный звук, захлопнувшись.

Майгр облегчено вздохнул и посмотрел на единственно оставшуюся Лесс со

вздыбленными волосами, размазанную по каменной кладке стены, как клубничный джем

по тосту. Она стекла на пол, мило улыбаясь помощнику вожака, икнула и, сообразив

по не ласковому взгляду брата, что тот сейчас что-нибудь гаркнет опять,

выставила ладонь, упреждая:

— Сама.

И вывалилась в арку выхода.

Она только перестала стучать зубами от холода и начала засыпать, как

почувствовала чье-то приближение, и встрепенулась. На нее смотрели изумительные

синие глаза. Лицо в обрамлении золотых волос и в свете предрассветных бликов

казалось фарфоровым.

— А ты смешная. Веселая, — заметила тихо Нэш, доброжелательно глядя на Лесс.

— А ты красивая, — не сдержав восхищения, выдохнула Лесс.

— Дурочка, разве красота имеет значение, разве в ней дело? — улыбнулась гостья,

сев на край саркофага. — Отражение души, вот что мы видим. Возьми Урва — такого

хитреца свет не видывал, и лицо хитрое. Бэф — мужественный…

— И прекрасный.

— Да, — не сводя с Лесс умных глаз, кивнула Варн с пониманием. — Ты

приревновала меня, сестра?

— Да, — призналась, — но потом поняла — я не имею на него прав, как и на

любого другого. Мы должны уважать свободу свою и чужую. К тому же, вы пара. Он и

ты словно лучики от солнца.

— Как поэтично, — рассмеялась Нэш. Лесс поднялась и села рядом с ней.

— Расскажи, где ты была? Как там?

— Любишь путешествовать?

— Не знаю, не пробовала.

— А раньше?

— Когда?

— Когда была человеком.

— Не помню.

— А хочешь вспомнить?

Лесс пожала плечами: зачем?

— Странная ты. Впрочем, я понимаю — в прошлом много боли и ты невольно

отвергаешь ее вместе с тем, что было. Бэф помогает, бережет тебя, тревожится. Он

никогда ни за кого так не беспокоился. А страх в принципе неведом Варн…

— Ты обвиняешь меня?

— Нет, я пыталась открыть глаза ему, а теперь хочу объяснить тебе: нельзя

бегать от себя. Какой бы ты ни была, это была ты. И только в твоей власти

измениться, изменить что-то. Но для этого нужно осмыслить все, что было, принять,

пройти через ломку. Боль от осознания неприятна, но она очищает твою душу, твое

будущее. Не осознав ошибки, ты повторишь ее вновь, не принимая себя такой, какая

ты есть, ты будешь тонуть в ненависти к себе и окружающему миру. Тебя изведет

одиночество, на которое ты обречешь себя таким образом. Хочешь, я расскажу тебе

о себе?

— Очень.

— В девятнадцать лет я вышла замуж за славного парня: умного, доброго, сильного,

чуткого. Самого, самого. Я не просто любила его — всецело. Доверяла больше, чем

себе. И не заметила, как потеряла себя. До свадьбы я считала себя симпатичной,

неглупой девушкой. Но оказалось, что я беспросветно тупа и неимоверно уродлива,

как хозяйке, мне вообще ничего нельзя было доверить. Он укорял меня за каждый

незначительный проступок. Гнул под себя, порабощал, а я и не замечала, все

больше замыкалась, боялась слова поперек сказать. Смотрела на себя в зеркало и

видела ту, что он описывал — уродку со слишком большими глазами, слишком

вздернутым носом и не с золотистыми волосами, а безобразно рыжими. Он критиковал

мои наряды, и в итоге я перестала покупать что-то, боясь быть высмеянной. Что бы

я ни приготовила — все было не так: слишком много соли или слишком мало. Много

мяса, мало. Сладко, не подсластила. Я, стараясь угодить, как могла, и начала

ненавидеть себя, неуклюжую, ни на что не способную. А его любить еще больше —