Область личного счастья. Книга 1

Да и сама обладательница этих заботливых рук находилась тут же. Это была Ульяна Демьяновна Панина.

Он стоял на пороге, не вполне еще поняв, что здесь происходит, а она просто посоветовала:

— Ну чего помещение студите? Входите, Афанасий Ильич.

Петров вошел, вежливо затворив за собой дверь. Затем он долго вытирал ноги о старый половичок, специально для этого брошенный к порогу. Разделся, повесил куртку и шапку на вешалку у двери.

Фыркая больше, чем надо, он долго умывался, до тех пор, пока не заскрипела кожа на крепких ладонях. Панина подала ему полотенце, он взял его не без опаски: такой оно было снеговой белизны.

Наконец он сел к столу, она села против него, положив странно маленькие, но, наверное, сильные руки на белую скатерть.

— Вот теперь объясните, — свертывая папиросу, начал он, но Панина перебила его:

— Хоть спасибо-то скажете или сразу ругать начнете? Да не сорите табаком на пол. Завтра зайду проверю, как вы умеете чистоту соблюдать.

Афанасий Ильич хмуровато глянул на нее. Она смотрела прямо в глаза, спокойно, без тени улыбки, так что ему пришлось изменить тон.

— Я, конечно, очень благодарен. Только как-то неожиданно. — И ворчливо добавил:

— А вообще я не просил. Есть уборщицы, они и должны. Конечно, за вашу заботу спасибо.

Панина спокойно убрала руки под фартук, и если бы Петров лучше знал женские повадки, то понял бы, что сейчас ему будет выговор. Но он этого не знал и подготовиться не успел. Она спокойно, как и все, что делала, начала его отчитывать:

— Не просил? А вас кто просил подобрать сироту-парнишку? Никто не просил. Сами. Так и меня просить не надо. Вы уже отблагодарили меня и всех вперед на много лет. Я давно смотрю, как у вас парнишке живется. Вижу — хорошо. Вы думаете, я этого не понимаю. Сама мать. И кто чужое дитя приветит, для меня самый человек дорогой.

Она словно одарила Петрова редкостной своей улыбкой.

— Поняли? Ну и не будем считаться.

— Ну, ладно, — сдерживая волнение, проговорил Афанасий Ильич, — дайте руку. Большое вам спасибо, Ульяна Демьяновна.

— Не за что, — вежливо, как отвечает хозяйка благодарным гостям, сказала Панина. — А Гриша где?

— Гриша? Тут вот какое дело получилось, — ответил Афанасий Ильич и рассказал все, что произошло и что он по этому поводу думает.

Она выслушала с большим вниманием, вздохнула сочувственно:

— Да, с детьми трудно. Своих и то не всегда поймешь, а тут все-таки свой, да не совсем. Я вам как мать скажу. У меня детишки-то маленькие еще.

Она внезапно остановилась. Странно заблестели глаза. Петрову показалось, что это слезы, но блеск так же мгновенно потух, как и вспыхнул.

— Вот, все прошло. Может, живы еще. Война кончится, искать поеду. Так вот. Маленькие у меня детки-то, и то глядеть надо, кто что задумал. Сразу не доглядишь, потом хуже будет. А у вас парень большой. Вы с ним, Афанасий Ильич, как товарищ с товарищем говорите. Не напускайте на себя гордости, что я, мол, большой, а ты еще недоросточек. А Гришка-то ведь мальчонка еще. Пусть он вас как старшего уважает. Вот тогда и будет у вас согласие во всем. Это большую сноровку надо иметь — детей растить.

Речь ее лилась просто и плавно, как широкая благодатная река; ее хотелось слушать и слушать, эту простую русскую мать. И Петров отдыхал, наслаждаясь теплом и чистотой. Давно так мирно не было на душе его. А она все говорила простые, обычные слова:

— Вот и мне радостно. Я ведь домашность люблю. На работе будто устала, а пришла сюда и прибираю как в своей хате. И все мне мило. Занавесочки еще тогда нашла, когда белье у вас стирала. А вы и не знали. Гришутка мне белье-то дал. Сюда на стену картину бы надо. Не люблю, когда стена пустая. За ужином в столовую сходила. Повар наливает и спрашивает, не замуж ли я за вас вышла. Ну я ему ответила — больше не спросит.

Афанасий Ильич глубоко вздохнул и, как бы оправдываясь, заметил:

— Всякий бывает народ.

— Бывает, — согласилась Панина, — всякий бывает. А хороших у нас больше. Хороший народ. А позубоскалят, так мне от этого не убыток. Да я и сама люблю посмеяться, когда душа на месте.

Петров спросил, как она попала в его квартиру. Не Виталия Осиповича это выдумка?

Оказалось, Корнев здесь ни при чем. Приходила уборщица из конторы, когда Ульяна Демьяновна уже хозяйничала в комнате. Посидели, поговорили, сколько положено для порядка, и уборщица ушла, по-своему истолковав хозяйственный тон Паниной. Пусть думает что хочет, от этого никуда не спрячешься.

— А ключ я у Гриши взяла. Я ему бельишко стирала, когда он еще в общежитии жил. Ну он мне и отдал, ключ-то. Вот теперь вы все знаете.

В коридоре застучали подмерзшие валенки.

— Вот он идет, — встрепенулась Панина.

Гриша сбросил валенки и снял комбинезон у двери. Долго мылся, отфыркиваясь и звонко повизгивая от холодной воды.

— Ну, не балуйся! — строго покрикивала на него Панина.

— Да вода ледяная же!

— Ничего, здоровей будешь. Да нагнись ниже, ниже. Ишь, весь пол залил.

И вот он, умытый, сидит против отца. Панина отошла, к печурке, занявшись ужином.

Отец молчит и курит. Сын поглядывает исподлобья и тоже молчит. Панина поняла: Гриша стесняется начать разговор при ней, и вышла на несколько минут в сени. Когда она вернулась, Петров хрипловатым от волнения голосом спрашивал:

— Ты что же думал, отец у тебя вовсе в технике дурак? Думал, а?

— Нет.

— Врешь, думал. Я, брат, все видел и молчал. Хотел, чтобы ты сам все понял. Не маленький. И вот давай, чтобы нам в дружбе жить, не таиться друг от друга. Что думаешь, то и говори. Хочешь так? По-товарищески. Я — коммунист, ты — комсомолец. Нам хвостом вертеть да фокусы друг другу показывать не годится. Понял?

Гриша вскинул голову, выпрямился, ясно блеснули его глаза.

— Понял.

— То-то. Это ценить надо. Ну, давай лапу. Изобретатель.

Они пожали друг другу руки. И, давая понять, что торжественная часть окончена, Петров будничным тоном разъяснил сыну:

— Завтра подашь заявление по всей форме, вот тогда и посмотрим, дать тебе машину или нет. Инженер поддерживает, а то бы не дал. Смотри, не осрамись только.

— Ужинать, — прервала их беседу Панина, ставя на стол фанерный кружок под кастрюльку.

ЖЕНЯ ВЫЯСНЯЕТ ОТНОШЕНИЯ

Марина никогда не опаздывала. Уверенная в аккуратности подруги, Женя вышла из будки встречать ее. Марина приедет на тридцатке. Мишка всегда подгоняет последний рейс с таким расчетом, чтобы на обратном пути захватить Женю.

Теплый ветер шел над тайгой, сшибая остатки снега с зеленых вершин. Сосны тихонько шумели. Старушки-ели раскачивали свои замшелые лапы над диспетчерской.

Издалека донесся сигнал идущей машины. Негромко, словно вздохнув, ответило эхо многоголосым хором. Замелькали яркие звездочки фар, но чем ближе они, тем желтее становится их свет. Женя не пошла навстречу машине. Она знала — это тридцатка и нечего ей тут задерживаться, может отправляться под погрузку.