Обманщица
Шрифт:
Последняя перед гриппом поездка была в далёкую заброшенную деревеньку «Два брата». При подъезде к этой деревне с одной стороны открылась пропасть с расстилавшейся на дне долиной из сплошного снегового покрытия, окружённая частым вечнозелёным лесом – гордыми лиственницами (как они нравятся мне!) С другой стороны возле самого бока «уазика» поднималась отвесная скала, срезанная, сколотая (господом богом, конечно), метров восемь в высоту. Мы ехали галереей котлована, полкой, устроенной тем же создателем на стене этой горы. И вот – безлесный пологий спуск к деревеньке, расположенной среди белых, блестящих, словно глазурованных, льдистых под солнцем снегов. Очаровательны и название, и вид. Живописно расположение изб, больше – произвольное, чем в порядке улиц. А какое богатство здорового мощного леса вокруг! Безо всяких сомнений: мы приехали в сказочное место. На отдых. Надо сказать о моём обществе в этой поездке… Когда машина стала спускаться в долину, мягко снижаясь пологим склоном, въезжая в деревеньку «Два брата», мне ясно представилось, что меня ждёт тут чудесная прогулка по окрестностям с мужчиной, обретение новой любви.
Я, конечно, обрадовалась, когда утром, притащившись к сельхозуправе, не обнаружила там своего всегдашнего спутника – инструкторишку, отсутствовали и другие привычные спутники. Ко всем этим лицам мужского пола отношусь, как к столбу, стене, холодной дверце машины. Вошел, ворвался с морозом в темноватый коридор другой, замеченный мной и ранее. Светлое лицо, несколько бесшабашно-удалой взгляд, заметный голос. Но первая наша встреча состоялась не на совещании в райкоме, и не в сельхозуправе,
Этот Владимир Фёдорович Неугодников (фамилия несколько негативная, но зато поэтическая, как и вообще речь в этих местах) приехал, как и я, в Шатунское из другого района и работает здесь недавно. Он – инженер-механик, ему вменяют проверки сельхозтехники. Старше меня на пять лет. Развёлся с женой (есть две дочки, довольно взрослые). В Шатунское прибыл, «чтобы забыться». Подробности его семейных неудач расспрашивать не стала, а сам на эту тему молчалив. Обо мне знает много, но поверхностно, о главном моём деле – нет. Да, он похож на Сереброва-Гастролина. Более или менее правильные черты слегка широковатого, но не азиатского, скорее, европейского лица. Фигура с большими плечами, с большим торсом, а ноги коротковаты. Мужицкая фигура, уверенно стоящая на земле. Удивительно, что Серебров-Гастролин, сынок потомственных актёров, стройно-утончённой пары, на сцене смотрится тоже стройным (загадка пропорций, вернее, восприятия форм и размеров на глаз). Не исключено, что если бы обоих Владимиров я увидела рядом, то они могли бы оказаться абсолютно разными. Конечно, добавило похожести и то, что Владимир Фёдорович одет точно так, как Серебров. Стало быть, можно считать, что он приехал. Я звала и он прикатил…
Ещё когда колесили на «уазике» по Шатунскому, сидя дружно на заднем сиденье (место рядом с водителем было оставлено для инструкторишки), поняли, до чего нам весело, несмотря на столь ранний час. А уж когда наш попутчик оказался болен, о чём скорбно доложил возвратившийся из его дома водитель, то нам удалось с трудом не выдать свою ещё большую радость. Сделали вид, что Владимиру Фёдоровичу лень перебираться на переднее сиденье, и поехали, как были, вместе на заднем. Фамилия, конечно, Неугодников, но у моего – вечный анекдот. Приходит ему гонорар за выступление в концерте пять рублей, и надо за эту «огромную» сумму расписываться двойной фамилией Серебров-Гастролин. И Татка обречена нести этот крест.
В машине, пока ехали, разговаривали много и весело. Шофёр, славный мальчик, не мешал. Хорошо, что Владимир этот, не только не курит (совсем, как мой), но и не пьёт. Серебров-Гастролин – тоже. Он – непьющий актер – нонсенс, и он сам шутит, что это оттого, что в каждом спектакле играет положительного героя… При спуске в деревню мы беспрестанно радовались местным красотам, романтическое настроение нарастало. Для порядка проинспектировали аварийное убожество ферм и прочих колхозных построек, а также сельхозтехнику на заваленном снегом дворе МТС (машинотракторная станция – для не знающих сей аббревиатуры потомков). Написали бумаги под копирку, вручив их председателю, суетливому мужичку (обещал всё исправить), таким образом проработав до вечера…Глава пятая
Пришлось побывать в гостях у этого шустрого мужичка… Угостили, как водится, сытно и с выпивкой, но мы оба почти и не пили, чем удивили хозяев, заметивших в наших лицах некий любовный свет, всегда, к сожалению, видный со стороны. Наш шофёр уж спал на диванчике в «зале» (так здесь именуют проходные комнаты). И, порешив его не трогать, пошли вдвоём, провожаемые председателем в полнейшей темноте заснеженной деревни в «гостевую», находящуюся на задах колхозной конторы (нагретое печкой помещение, бедное, но чистое, готовое к ночёвке важных начальников, то есть, нас). Две комнатки, разделённые «залой», в одну из которых я ушла, пожелав обоим мужчинам спокойной ночи, повернув в замке ключ, может, зря, вышло демонстративно, ибо услышала сквозь дверь, как председатель сказал игриво:
– Хороша бабёночка…
– Что ты, она замужем, – пробасил в ответ Неугодников.
Думаю, что председатель вряд ли поверил в нашу невинность, впрочем, ещё не преодолённую на тот миг. Наутро прибежал «заботливо» будить (собирались ехать в другую деревню, расположенную с другой стороны холма), но нашёл нас по разным помещениям, меня – в зале, в кресле, умытую, причёсанную и накрашенную пуще прежнего. В душе пела звенящая радость (других слов не подберу). Звенело всё внутри, и я поняла, что наш брак с Серебровым обречён, и даже мысли о реанимации этого брака, уже не раз реанимированного прежде, оказались совершенно не нужными. Поняла, что все эти годы до отъезда в Шатунское и до посещения деревеньки «Два брата», жила ревностью, истерзавшей меня не только морально, но и физически. Сколько минуло этих вечеров, переходящих в ночи ожидания с приходом под утро мужа, весёлого, довольного, что-то баритонально напевающего. Я-то знаю: эта Агния (актриса на первых ролях) – роскошная женщина. Её муж (главный режиссёр) – лобастенький господинчик малогабаритного телосложения с властными манерами и тенью Немировича-Данченко за спиной, безразличен к тому, чем занят с его женой Серебров-Гастролин после удавшейся или неудавшейся премьеры… Но мне-то не всё равно…
И вот почувствовала в это звонкое зимнее утро среди снегов затерянной деревеньки, что мне наплевать: на Агнию и на самого Сереброва. Стало радостно, потому что рядом был неравнодушный к тебе мужчина. И подумалось легкомысленно: может, все мои духовные искания и не духовного происхождения, а лишь следствие неудавшейся личной судьбы. И тогда банальность: все умные женщины имеют истоком своего ума житейские неустройства.
Мы ездили в санях «на лошаде», как сказал председатель, в соседнюю деревеньку «Павлы». Название рассмешило. Володя сказал, что эти два Павла те же самые два брата, только тут их назвали по их (одному) имени, на что председатель вполне серьёзно возразил, что одного брата звали не Павел, а Иван. Но мы продолжали хохотать: «Павлы – множественное число! Да их было не двое, а семеро павлов!» Председатель не мог понять сути нашего веселья, но догадывался о его причине. Фантастическое путешествие. Снег искрился «под голубыми небесами», «великолепными коврами» лежали снега на стылой реке, и я себя чувствовала Машенькой, и рядом со мной был Дубровский, и жизнь, словно остановилась на этом прекрасном мгновении, сделавшись одновременно реальностью и сном.
К следующей ночи мы добрались до Шатунского. Владимира высадили у райкома, с торца которого несколько комнат, выходивших дверями в коридорчик: гостиница. Я в ней жила всего сутки, а Неугодников не хочет устраиваться на частной квартире. Здесь же поселился недавно приехавший врач, назначенный заведующим санэпидемстанцией. Мы уже ездили с ним в составе одной «комиссии», но я его даже не запомнила. Мне тоже предлагали жить в гостинице. И я уже, было, согласилась, да предложили посмотреть эту частную квартиру, посетив которую и решила в её пользу. Мне показалось, что там, на краю Шатунского, у меня будет больше свободы, чем в самом центре и у самого райкома под боком. И оказалась права.
Наутро жар… И пошли дни: один, второй, третий… В жару миновал Новый год… На четвёртый только день узнал Неугодников, что я болею, думал: решила нарочно скрыться, муж приехал… Но муж не приехал, несмотря на то, что ему позвонила по междугородке секретарша Бякишева, которой я благодарна за эту заботу. Но больше всего благодарна я замечательным моим старикам. Они, конечно, и скорую вызывали, и ухаживали за мной как родные за родной. Бабушка эта… И дедушка… Как подумаю: ком в горле… Сквозь бред зашкаливающей температуры слышала её монотонный голос: молилась за меня! Кажется, потому-то я и выздоровела.
Владимир Фёдорович ни разу не навестил. Правда, эта же секретарша сказала, что спрашивал обо мне, мол, какие-то бумаги остались без моей подписи. Она ушла, а я подумала: какие? Вроде,
везде расписалась, и решила, что так он замаскировал своё беспокойство.Письмо
Дорогой Терентий Алексеевич! Я дописала свой новый роман. Название такое: «Письма из-за Чёрного Холма». Не знаю уж, что вышло. Теперь надо бы перепечатать. Как приеду в Сверединск, буду искать машинистку: если бы снова к той издательской Анечке… Я вам позвоню сразу по приезду. У меня есть новость личного порядка, в которой, впрочем, не могу разобраться до конца, но писать об этом нет желания. При встрече обо всём расскажу. Обнимаю вас, ваша Л. Конюшая. 31 января. 1978 год.
Письмо
Уважаемая Лаура Ноевна! Мне о Вас говорила ваша бывшая сотрудница по Строительному управлению Галина Комкова. Интересующие вас подробности вы можете узнать, позвонив по телефону в Сверединске: 24-22-79. Больше, к сожалению, ничем помочь не могу. С уважением Белла Розен. 17 января. 1978 год.
Письмо
Здравствуй, дорогая Галя! Очень благодарна тебе за хлопоты. Но не смогу воспользоваться каналами этой Беллы Александровны. Я не еврейка, и участвовать в фальсификации «израильской тётушки», чтобы «прислала вызов», мне совершенно не по силам. К тому же – боюсь за Татку. Мне рассказывала знакомая, как её сестра с мужем-евреем уехали туда с сынишкой-школьником, которого им пришлось, к сожалению, отдать от нужды в богатую американскую семью. Нет, не могу. Хотя мне очень тяжело, дорогая Галюша. Тот роман, который ты так опрометчиво (как теперь выяснилось) расхвалила, забракован уже третьей по счёту редакцией, теперь нашей, местной «Урай-рекой». Ещё раз благодарю, и не забывай меня. Пока живу в Шатунском. Здесь хотя бы работа не пыльная, но довольно суетно. Всего тебе доброго, Лаура. 17 января. 1978 год.
Утания
Глава 10. Тирания
Продолжались дикие расправы, ставшие основой власти Тиранчика и его друзей. Страх, возникавший всякий раз у мирян при новом выброшенном к ним обезглавленном трупе, в котором они без труда узнавали то своего отца, то брата, то мужа, то замученную сестру, то умершую под пытками мать, ввергал мирян в не сравнимое с обычным неумением думать состояние буйного веселья, которое вполне можно было считать безумием. Миряне, например, кричали о том, как хорошо, что они умеют думать: «Мы умеем думать! У нас больше нет ни одной мелкой горести!» Будто не видя, что горе велико, уже и большим не назовёшь, разве что, неизмеримым, народ скандировал: «Наш любимый Тиран! Ура! Это он, наш любимый дорогой Тиран освободил нас ото всех мелких горестей! Ура! Ура! Ура!» На площадях раздавался смех, имитировавший веселье, выкрики и песни, прославлявшие вождя, заглушавшие стенания очередной жертвы, терзаемой кровожадными Бером, Ежем, Вышем… Стройные колонны безумных шли и шли брусчаткой площадей, не замечая на камнях сгустков крови недавно убранных наспех и сброшенных в канавы их родственников. «Ура Тирану! Да здравствует Тиран!!!»
Глава 11. Гибель Тирании
Достигнув вершины своей тирании, тираны стали между собою грызться. Началось с того, что Бер услышал пьяное бормотание Каки о каком-то «глазке», за которым ему пришлось нырять в выгребную яму, мол, он «подвиг совершил» ради Утании.
Кстати, никто Тиранией не звал Мир, а только Утанией. Это имя страны было механически оставлено, и после уже стало синонимом Тирании, что, по сути, несправедливо.
Бер, услышавший разговор, заинтересовался, решив, что в пьяном хвастовстве кроется какая-то тайна Тиранчика. Он схватил Каку и утащил на пытки, в результате которых тот выдал то, что знал: «глазок» находится в правом глазу Тиранчика. Бер стал приглядываться к правому глазу Тирана, но ничего не заметил, кроме неприятного запаха, исходившего от его лица. Решил спросить. Слово за слово, подозрительный Тир поинтересовался исчезновением своего верного слуги Каки, и пришлось Беру соврать: «Я его услал для одной нужной нам казни». А Тиран-то увидел своим правым глазом, в который был вставлен смердящий подсматривающий «глазок», что это ложь, и сообразил: Бер замышляет против него недоброе.
Они сцепились. Бер вырвал вместе с «глазком» и правый глаз Тирана специально заготовленной закорючкой. Тиран упал, потеряв сознание. Бер решил, что тот умер, и стал скорей себе прилаживать глазок, но Тиранчик очнулся, напал на него, они стали биться. На шум прибежали другие главные тираны, вступив в бой, кто за кого. У них было столько злости, что вскоре драка стала неуправляемой, свернула всех дерущихся в кровавый клубок, и они один за другим сдохли.
Казни прекратились.
Миряне заметили: никого не хватают, свежих трупов нет. Страх стал немного развеиваться, и увидели все, прозрев будто, ужасные коросты крови, нагромождение мёртвых, которых не вмещали кладбища, ощутили запах мертвечины. Поняли, что не надо смеяться, когда не весело, что, наконец-то, можно поплакать. И заплакали неумеющие думать. Плакали они, плакали, да устали. И впали в сон… И пока отсыпались от кошмаров недавней жизни своей, в Мир прилетел корабль с королём Мелких Горестей. Проснувшийся народ стал жить по-старому: все опять сделались довольны тем, что у них полно мелких горестей, но нет ни одной из больших. И когда наступило равновесие, у одного неумеющего думать родился сын гений, потом – у другого, у третьего, у четвёртого… Теперь они подрастают.
Сказочке конец.Из старых записок
Ну, все… Ничего не пишу, не читаю… Дома дикие скандалы: родители, родственники, муж, все накинулись на меня. Самое большое преступление: ушла из Строительного управления накануне получения квартиры, и теперь мы обречены жить всегда в этой страшной развалине начала века…
Много времени не открывала дневник, прошло столько дней и ночей, и такие события, некоторые потрясли… То, что случилось в самое последнее время, не поддаётся описанию! Меня вызывали в КГБ! Звонит вежливый человек: «Пожалуйста, зайдите!» Зачем? «Я объясню при встрече». И подробно: как пройти, куда войти… «При себе иметь паспорт». Я тотчас звонить Роковым. Обоих нет в лаборатории. Они уволились! Оба! Бегу вечером к ним домой на улицу Революционных Зорь (тёмную-претёмную). Соседка говорит, что их «забрали», и объясняет, за что. Боже! Какой век на дворе? Ничего не понимая, прихожу измученная и замёрзшая домой. У нас – не теплее (опять батареи отключили). Серебров валяется на диване (под всеми одеялами), читая именно этот роковский (роковой!) «самиздат». С испугу, услышав про события, даже и дочитывать не стал. И говорит: «Я так и знал, что дружба эта с Роковыми до добра не доведёт». На другой день он сам поехал к родителям за Таткой, будто семья осиротела, будто меня тоже заберут и не выпустят. Выпустили. Мы говорили недолго. И я дала «подписку о неразглашении»! А разглашать-то нечего: и до этой аудиенции знала (от соседки, например). Но работник комитета госбезопасности посчитал, видимо, секретной информацию о том, что младший научный сотрудник Георгий Роков в научно-исследовательском институте чёрных металлов размножил при помощи множительного аппарата, имевшегося в лаборатории, где он работал, некую «Правду о Сталине»… Ещё он задал вопросы… Мол, участвовала я или нет в размножении этой «правды», вернее, этой лжи по примеру своего друга Рокова? У меня нет множительного аппарата, – ответила я, пряча глаза. «А пишущая машинка есть?» И пишущей машинки нет, – пробормотала с большим сожалением, что пока таковую купить никак не удаётся: денег нет, да и купить негде. Умолчала, конечно, о том, что сей «таинственный манускрипт» (автор – иностранец, псевдоним корявый, написано плохо, но правда-то есть) просто перевернул сознание. Я, как и многие другие, верила, что Хрущев всё-всё разоблачил… «Утания» написана под впечатлением этой правды, но, слава богу, от руки… Что касается читателей, то они были. Все смеялись над этими Тоцами, Вышами и Берами, над Утанией, которую так и не удалось построить в Мире неумеющих думать… А, вдруг, да кто-нибудь заложил? Ведь заложил кто-то Роковых! Сегодня уж точно знаю: обоих взяли.
А Владимир: «Тоже мне – революционеры, болтать надо было меньше». Он, конечно, прав, а потому попросила Грабихина спрятать мою рукопись в его «сталинском» доме, где столько потайных антресолей и кладовок, что его жена Марья Петровна сама не помнит, что где лежит. Прочитав пару отрывков, Грабихин вынес решение: «Зарою на даче под парник». Мы посмеялись втроём над превратностями моей судьбы.
Ездила к Валерочке в психушку. Господи! Это не «жёлтый» дом, а серый. Там всё серое. И – ужасное. И вот человека скоро выпустят для того, чтоб упрятать ещё дальше. Осень. 1977 год.