Обнаженная Маха

— Вас оттесняют, дорогой маэстро. Скоро вас будут называть дедом.

И весело засмеялась, увидев, как смутился и покраснел художник. Он собирался что-то ответить графине, но тут Котонер дернул его за рукав и потащил за собой. Что он себе думает? Молодые уже стоят перед аналоем, монсеньор Орланди приступает к исполнению своих обязанностей, а место отца еще пустует. Реновалес последовал за ним и целых полчаса ужасно скучал, рассеянно наблюдая за священнодействием прелата...

Вдали, в последней мастерской анфилады, громким аккордом отозвались струнные инструменты, и полилась музыка — светская, но таинственная, мистическая; она катилась мелодичными волнами из зала в зал, звучала в воздухе, напоенном ароматами увядших роз...

И сразу же послышался приятный голос, под аккомпанемент нескольких других голосов, более низких, певший молитву, пронизанную прекрасными ритмами итальянской серенады. Над гостями, казалось, прокатилась волна глубокого волнения. Котонер, стоя неподалеку от аналоя и следя, чтобы монсеньор ни в чем не нуждался, изрядно расчувствовался, слушая музыку, созерцая эту толпу высоких гостей и любуясь театральной торжественностью, с которой выполнял венчальный обряд римский вельможа. Глядя на Милито, стоявшую на коленях, такую красивую в своей белоснежной вуали, старый обольститель даже заморгал веками, сдерживая слезы. Несмотря на бездетность, он так волновался, словно выдавал замуж свою дочь.

Реновалес вытягивал шею и поверх белых и черных мантий искал взглядом глаза графини. Иногда они смотрели на него, насмешливо поблескивая; или в толпе сеньоров, стоявших у дверей, искали Монтеверди.

Затем на мгновение художник увлекся церемонией обряда. Ох и длинная же она!.. Музыка наконец стихла. Монсеньор повернулся к алтарю спиной и сделал несколько шагов к молодым, протянув перед собой руки и показывая, что собирается говорить. Наступила тишина, и над головами притихших гостей зазвучал голос итальянца — мягкий и певучий. Иногда прелат сбивался и заменял испанские слова другими, со своего родного языка. Напомнив молодоженам о брачных обязанностях, он с ораторским вдохновением начал восхвалять их высокое происхождение. О молодом монсеньор Орланди сказал немного: он, мол, принадлежит к касте привилегированных, из которой происходят вожди человечества — значит, его обязанности очевидны. Что касается молодой, то она наследница художника с мировой славой, дочь художника.

Вспомнив искусство, римский прелат воодушевился и заговорил так красноречиво, словно сам был художником, а не священнослужителем; в его словах звучал восторг и глубокая убежденность человека, всю жизнь прожившего среди прекрасных, почти античных росписей и скульптур Ватикана. «Кроме Бога — нет ничего выше искусства...» Этими словами прелат дал понять, что невеста благороднее многих из тех, кто смотрит теперь на нее. Затем он начал славословить ее родителей. В высоких и трогательных выражениях вспомнил узы чистой любви и христианской верности, которые сочетают Реновалеса и его жену на пороге старости и которые, конечно, будут соединять их до самой смерти. Художник опустил голову, боясь встретиться с насмешливым взглядом Кончи. Хосефина спрятала лицо в кружева своей мантильи и глухо рыдала. Котонер признал уместным тактично кивать головой в знак одобрения сказанного прелатом.

Затем оркестр громко заиграл «Свадебный марш» Мендельсона ^{56} . Гости встали, послышались хлопки сдвигаемыми стульями и креслами, дамы хлынули потоком к невесте и одна за другой начали поздравлять ее; отставшие выкрикивали свои поздравления через головы, пытаясь перекричать тех, что прибежали первыми. Поднялся такой шум, что в нем утонули звуки духовых инструментов и звон струн. Монсеньор, закончивший обряд, сразу утратил свою значимость, и гости больше не обращали на него внимания. Почти никто не заметил, как он ушел со своими священниками во временную ризницу. Невеста же, оказавшись в тесном кругу женщин, обнимавших и целовавших ее, растерянно улыбалась. На ее лице застыло выражение удивления. Как все просто! Так она уже замужем?..

Вдруг Котонер увидел Хосефину. Она проталкивалась сквозь толпу и искала кого-то взглядом. Ее лицо было розовым от возбуждения. Инстинкт распорядителя подсказал старому художнику, что пахнет неприятностями.

— Держись за мою руку, Хосефина. Пойдем глотнем свежего воздуха. Здесь и задохнуться можно.

Она взяла Котонера под руку, но вместо того, чтобы идти за ним, сама потащила его за собой, растолкала толпу гостей, столпившихся вокруг дочери и остановилась, увидев наконец графиню де Альберка. Осмотрительный друг задрожал от страха. Он так и знал: она искала соперницу.

— Хосефина!.. Хосефина!.. Не забывай — мы на свадьбе у Милито!..

Но его предостережение было излишним. Увидев давнюю подругу, Конча сама подбежала к ней. «Дорогая моя! Как давно мы с тобой не виделись! Дай поцелую тебя... Еще разок». И звонко чмокала болезненно выглядевшую женщину, словно в порыве искренней радости. Хосефина попыталась сопротивляться, но тут же сдалась; привычка и воспитание победили, и она только улыбалась — грустно и смущенно. Даже сама поцеловала графиню в ответ, правда, холодно и равнодушно. К Конче у нее не было ненависти. Если бы муж не ухаживал за ней, то ухаживал бы за кем-то другим; настоящая ее соперница, грозная и недосягаемая, жила в его воображении.

Счастливые и немного уставшие от ливня поздравлений, молодожены взялись за руки, прошли сквозь толпу гостей и удалились под музыку триумфального марша.

Оркестр перестал играть, и люди двинулись к столам, заставленным бутылками, холодными закусками и сладостями, вокруг которых растерянно суетились слуги, не зная, что делать, потому что множество рук мгновенно расхватали тарелки с подрумяненными бифштексами и ножи с перламутровыми рукоятками, лежавшие у каждого блюда. После обряда венчания гости, казалось, почувствовали нестерпимый голод, и теперь эти вежливые и хорошо воспитанные господа, улыбаясь, толкали друг друга локтями, наступали дамам на шлейфы платьев; взяв штурмом столы, они расселись по стульям — возбужденные и веселые, каждый с тарелкой в руках; молодые люди сами хватали со столов бутылки с шампанским и ходили по залам, наливая дамам в бокалы. С тактичной беззаботностью гости быстро опустошали подносы и вазы. Слуги поспешно снова их наполняли, однако пирамиды сэндвичей, фруктов и сладостей уменьшались на глазах, бутылки мгновенно исчезали. Хлопанье пробок, вылетающих из бутылок, не утихало ни на минуту.

Реновалес бегал наравне со слугами, разнося тарелки и бокалы знакомым дамам, сидевшим далеко от столов. Сеньора де Альберка вела себя как хозяйка дома и гоняла художника во все концы с непрерывными поручениями.

Во время одного такого рейда художник встретился с Сольдевильей, своим любимым учеником, которого давно не видел. Юноша казался печальным, хотя находил какое-то утешение в том, что его жилет — из вышитого цветами черного бархата, с золотыми пуговицами — вызвал настоящий фурор среди молодежи.

Реновалесу захотелось утешить своего любимца. Бедный мальчик! Впервые маэстро дал понять, что знает его тайну.

— Я хотел бы для своей дочери другой пары, но, к сожалению, не суждено. Работать, Сольдевилья! Выше голову! Мы должны отдавать всю свою любовь одному только искусству!

И вернулся к графине, удовлетворенный тем, что так великодушно утешил приунывшего парня.

В полдень праздник закончился. Молодожены появились вновь, уже в дорожных костюмах: он — в лисьей шубе (несмотря на жару), в кожаном шлеме и высоких гетрах; она — в длинном плаще и в тюрбане из густых вуалей — как одалиска, сбежавшая из гарема.

У дверей их ждал новенький автомобиль с мощным мотором, который жених приобрел именно для свадебного путешествия. Заночуют они в нескольких сотнях километров отсюда, в центре Старой Кастилии, в имении, доставшемся Лопесу де Coca в наследство от родителей, в котором он еще ни разу не был.

«Современный брак» — как выразился Котонер; супружеская интимность прямо в дороге, за тактичной спиной шофера. Завтра они отправятся в путешествие по Европе. Заедут в Берлин, а может, и дальше.

Лопес де Coca крепко пожал всем руки с выражением капитана, что отправляется в кругосветное путешествие, и пошел осматривать перед дорогой автомобиль. Милито дала себя обнять, и на ее вуали остались капли материнских слез.