Обольщение Евы Фольк
Шрифт:
Закрывая лицо руками, Ева пыталась вырваться, но безуспешно.
— Пожалуйста, перестань, — всхлипывала она.
Но Вольф был неумолим. Рывком подняв Еву с пола, он швырнул ее на стену и выдернул из брюк ремень. Намотав его себе на руку, Вольф наотмашь хлестнул Еву, однако на этот раз ей удалось увернуться от удара. Вольф хлестнул еще раз, но Ева опять уклонилась и с пронзительным криком бросилась в кухню. Потянув ее за волосы, Вольф неистово прижал ее к стене, схватив за горло.
Ева с широко раскрытыми глазами хватала ртом воздух, чувствуя, что задыхается. Отчаянно вцепившись рукой в край полки с фарфором, она из последних сил потянула ее на себя, и посуда с оглушительным звоном посыпалась на пол.
Вольф, вздрогнув, ослабил хватку, и Ева, вырвавшись, схватила с пола длинный, острый кусок разбитой тарелки. Развернувшись,
— Не подходи ко мне.
Изумленно разинув рот, Вольф перевел взгляд с разбитого вдребезги фарфора своей матери на доведенную до отчаяния жену, которая, согнувшись, подобно загнанному в угол животному, приготовилась к отражению атаки.
— Убери свой ремень, Вольф, — решительно сказала она. Вольф медленно втянул ремень в петельки своих рабочих брюк.
— Ну ладно… Хорош, Ева… — он осторожно двинулся вперед. — Ты же не станешь нападать на меня. Давай я лучше помогу тебе прибраться здесь.
Ева только молча попятилась. Достав из кармана носовой платок, Вольф осторожно протянул руку к лицу жены.
— Ну все, успокойся, — он приложил платок к разбитому носу и губе Евы. — Прости, что не сдержался. — Ева никак не отреагировала. — Но если хочешь заколоть меня, пожалуйста. — Вольф развел в стороны руки, подставляя Еве грудь.
Она не шелохнулась. Вольф, пожав плечами, присел на корточки и начал собирать осколки посуды.
— Не беда. Я все равно не помню своей матери.
Ева немного расслабилась. Вольф, остановившись, поднял на нее лицо.
— Я только хочу, чтобы у нас все было хорошо. Я… Я так сильно люблю тебя, что мне просто невыносима мысль, что ты и Андреас…
— Между нами ничего нет, — выдавила из себя Ева.
— Ты всегда ему нравилась.
Ева опустила руку с осколком тарелки.
— Но я выбрала тебя.
Вольф встал.
— Нет, это я выбрал тебя, — ответил он ледяным тоном, — а ты постоянно провоцируешь меня на насилие.
— Мужья должны любить своих жен.
— Значит, хочешь сказать, я тебя не люблю?
— Если бы любил, то не бил бы.
— А как, по-твоему, я должен реагировать на твою переписку у меня за спиной? — Прищурившись, Вольф быстро схватил Еву за запястье и выдернул из ее руки осколок тарелки, порезав ей ладонь. — Если я еще хоть раз увижу у тебя письмо от Андреаса, то ты одними синяками не отделаешься. Ты меня поняла?
Ева, гневно сверкая глазами, дерзко вскинула голову.
— Только попробуй еще раз ударить меня.
— Ты будешь приказывать мне, корова? Хочешь еще получить?
Ева подставила Вольфу лицо.
— Ну, давай. Ты же такой герой.
Вольф занес кулак, но потом, остановившись, выругался.
— Я запрещаю тебе переписываться с Андреасом.
Ева ничего не ответила. Вольф опустил руку.
— Я просто хочу, чтобы мы были счастливы. Этому нужно положить конец. Особенно, учитывая, что я через месяц ухожу в армию. Почему я должен беспокоиться о том, что, пока я где-то служу родине, моя жена крутит любовь с моим братом? Как ты этого не понимаешь?
Ева не могла не признать, что Вольф прав.
— Я понимаю, — сказала она нерешительно.
— Тогда пообещай мне, что больше не будешь переписываться с Андреасом.
Ева молчала. Письма Андреаса были для нее единственной отдушиной посреди безрадостной жизни в мире Вольфа.
— Ну хорошо. — Вольф, подойдя вплотную к Еве, сжал обе ее ладони. — Ева, прости меня. Ты же знаешь, у меня сейчас тяжелый период. Мне приходится много работать, и к тому же я из-за армии пропускаю гонку, хотя рассчитывал опять стать чемпионом Рейнланда.
Вольф замолчал, ожидая ответа, но Ева стояла, не произнося ни слова С ее руки капала кровь. В гостиной начали бить часы.
— Ну хорошо, я обещаю, что больше не подниму на тебя руку. Никогда. И не мне говорить тебе, что мое слово — закон.
Ева сдалась.
— Прости за фарфор, — сказала она, прижав к порезу на руке носовой платок. — Я куплю клей и попробую восстановить, что смогу.
— Да ладно, брось. Проще купить новую посуду, а людям скажем, что старую продали.
— Но… Это же ложь.
— А что, ты хочешь, чтобы мы сказали им правду? Я должен всем объяснять, что ты у меня за спиной переписываешься с Андреасом? — Вольф покачал головой. — Я только пытаюсь защитить тебя.
— Но ты же прочитал письмо. Что в нем плохого? — попыталась возразить Ева.
— Ну
все, хватит! — оборвал ее Вольф. — Я больше ничего не хочу об этом слышать.— Но…
Вольф опять схватил Еву за запястье.
— Что но? — зло спросил он, стиснув руку Евы, как тисками. — Что но?
Ева не ответила.
Глава 18
«Христианская религия не подвержена влиянию национальных особенностей евреев.
Наоборот, ей пришлось противостоять этому народу».
Запись в дневнике от 1 декабря 1938 года:
Подчинившись Вольфу, я не ответила Андреасу. Линди написала ему, что ее мама выделила для него комнату в таверне, а Гюнтер перенес туда его вещи. Они повесили там напротив портрета Фюрера любимую картину Андреаса. Я пока не сказала Вольфу, что опять беременна. Он сейчас проходит подготовку в Бадене, и я решила подождать, чтобы убедиться, что все в порядке. Не знаю, как бы он отреагировал на еще один выкидыш.
Мама воспрянула духом. Наверное, ей лучше, когда я несчастлива. Поскольку мама бросила пить, Клемпнер позволил ей опять вступить в партию. Теперь она — постоянно в разъездах, чему папа только рад.
В прошлом месяце какой-то еврей во Франции убил немецкого дипломата. Вся Германия пришла в ярость. По радио только о том и говорили, что евреи, как всегда, начинают строить козни, когда мы начинаем подниматься на ноги, Ганс утверждает, что евреи всегда действуют исподтишка. По радио сказали, что по всей стране сжигали синагоги и били витрины еврейских магазинов. Сотни евреев были убиты. Из-за разбитых стекол ту ночь назвали «хрустальной».
Министр просвещения говорит, что евреям придется самим возместить весь нанесенный им ущерб. Впрочем, некоторые из наших злятся на СС и CA за то, что они устроили на улицах такой беспорядок. Другие же говорят, что евреи сами виноваты в том, что дали радикалам повод к насилию.
Вчера Зильберманы уехали из Вайнхаузена. Они — добрые евреи, и, я надеюсь, там, где они поселятся, у них все будет хорошо. Когда Зильберман грузил свои чемоданы в грузовик Оскара, он плакал. Его официальное имя теперь — Самуэль Израэль Зильберман, а имя его жены — Сара. Сара Зильберман, потому что отныне у всех евреев среднее имя должно быть или Израэль, или Сара. Как по мне, это — какая-то глупость. И еще теперь все евреи должны носить с собой удостоверение личности. Зильберман сказал Оффенбахеру, что по закону им запрещено водить машины, ходить в театры и вообще иметь какие-либо социальные контакты с арийцами. После «хрустальной ночи» он просто уже не мог оставаться в Вайнхаузене. Мне очень жаль Зилъберманов, но они пострадали из-за своих соплеменников. Кроме того, если бы их предки обратились в христианство, никому никуда уезжать не пришлось бы.
Отныне мне придется прятать этот дневник на ферме у Линди. Я должна продолжать вести его, иначе просто сойду с ума, но если Вольф когда-нибудь найдет его, то он просто убьет меня. Должна признать, что иногда он прав в своих обвинениях. Я действительно провоцирую его. Хорошая жена из меня не получилась, и за это я себя иногда просто ненавижу.
Надеюсь, хоть Рождество пройдет нормально.
Рождество 1938 года для Евы Кайзер действительно прошло превосходно. Получив двухнедельную увольнительную из своего нового гарнизона в Майнце, Вольф 18 декабря появился на пороге своего дома с тремя большими картонными коробками в руках. Решив не дожидаться сочельника, он, поцеловав жену, чуть ли не на пороге помог ей распаковать его рождественский подарок. Внутри коробок оказался полный сервиз из голубого дельфтского фаянса на двенадцать персон. Хотя Ева никогда не любила дельфтский фаянс, она изобразила восторг. Все-таки Вольф позаботился о том, чтобы купить ей подарок. Ева благодарно, хотя и не без некоторой опаски, обняла мужа.