Обольщение Евы Фольк
Шрифт:
— На помощь! Помогите кто-нибудь!
Линди, прикрываясь рукой от жара, пыталась подобраться к стене огня, перекрывающей вход в сарай. Внутри охваченный ревущими языками пламени, как в гигантской печи, стоял грузовик, в кабине которого просматривались черные очертания пылающего трупа. Ева, оставив отца, бросилась к подруге.
— Линди, нет! Остановись! — Обхватив Линди руками, она пыталась оттащить подругу от сарая.
— Пусти меня! Пусти! Там папа! — кричала Линди, кашляя от удушливого дыма.
Раскаленный воздух обжигал лицо Евы. Она изо всех сил тащила назад подругу,
— Что ты делаешь! — кричала Ева. — Ты что, хочешь сгореть на глазах у своих дочерей?"
Наконец, она развернула оцепеневшую Линди к дому, и они вместе с перепуганными девочками вошли в кухню, куда Пауль только что затащил британского летчика. Англичанин был в сознании. Растянувшись на полу, он смотрел в потолок. Пилот был сильно изранен, но почти не обгорел.
— Принесите воду! — крикнул Пауль. — И бинты!
Налив в кружку воды, Ева приподняла голову летчика и поднесла кружку к его губам. Это был совсем молодой парень. Он с благодарностью посмотрел на Еву, и в этот момент она, придя в себя, отпрянула. Нахмурившись, она плеснула водой летчику в лицо.
— Из-за таких, как ты, гибнут невинные люди!
Через пятнадцать минут во двор в сопровождении пожарной машины быстро въехал армейский грузовик. Когда он остановился, из его кузова выпрыгнули четыре солдата, которые сразу же поспешили в дом. Среди них был военный врач. Быстро осмотрев англичанина, он начал обрабатывать летчику раны. Ева, упершись спиной в стену, наблюдала за его работой. Что-то в этом солдате напоминало ей Андреаса: возможно — его осанка и сильные плечи, а может — спокойное мужество на его лице…
Завершив перевязку кровоточащих ран англичанина, врач дал какие-то распоряжения остальным солдатам и повернулся к Еве.
— Позвольте обработать ваше лицо.
Ева послушно подчинилась. Прикосновения мужчины были ей приятны. Пока врач осторожно наносил ей на ожоги мазь, Ева изучала его лицо.
— Вот так… — сказал он, закрывая баночку с мазью. — Теперь у вас не будет никаких рубцов. Я оставлю вам мазь.
— Вы дислоцируетесь в Кобленце?
— Только на один день.
— Вот как… А потом?
— А потом нас отправят на фронт.
— В Россию?
Солдат угрюмо кивнул головой.
— Она только и говорит, что о дедушке и об убившем его англичанине, — прошептала Линди, кивнув головой в сторону теперь уже семилетней Ирины, которая в этот момент нарезала картофель в стоящую на плите сковороду. — Она стала очень нервной, и это меня сильно беспокоит. Закончив работу, девочка сердито стукнула ножом по доске. — Спасибо, Ирина. Ты молодец, — сказала Ева, подходя к окну.
Несколько парней из «Гитлерюгенд» вели к доильному станку небольшое стадо коров. Партия позаботилась о том, чтобы ферму отремонтировали и оснастили новым оборудованием. Конечно, в такое время в помощи нуждались все фермы Германии, однако большую часть расходов взял на себя Оскар Оффенбахер. Хозяйство Линди теперь состояло из десятка коров, двадцати свиней и сотни курей. За всем этим присматривали парни из «Гитлерюгенд» под руководством
назначенного партией управляющего.На поле, за усадьбой, на июльском ветерке колыхались налитые зерном, золотистые колосья пшеницы. В огороде Скай вместе с еще одним польским военнопленным пропалывал пышные овощные грядки.
Налив себе компот, Ева посмотрела на Линди, которая в этот момент что-то объясняла своим дочерям. Ей так хотелось иметь собственных детей. Ева подумала о Германе. К ее горлу подступил комок.
Ева закрыла глаза В ее памяти одна задругой проплывали картины прошлого: лицо Германа, выложенный плиткой пол в больнице Хадамара, злобный взгляд Вольфа… Сердце Евы начали сжимать тиски одиночества… Но тут она подумала об Андреасе, представив его смеющимся посреди виноградника. Ева улыбнулась.
Полтора месяца назад Бибер отругал ее за то, как она повелась с Андреасом, когда он признался в убийстве брата.
— Да, он любит тебя, но он не убивал Вольфа из-за этого. Тебе что, не хватает смелости противостать лжи сплетников? Твоему дедушке было бы стыдно за тебя.
И тогда Ева взорвалась. Придя в ярость, она начала кричать, обвиняя в своих бедах весь мир, пока, наконец, выбившись из сил, не перешла на слезные жалобы о том, что была дурой, осуждая себя за Вольфа и за то, что происходило из-за его безумия. Когда слов уже не осталось, Ева, всхлипывая опустила голову на плечо Ганса. Тем не менее, к ее удивлению, старика эта истерика ничуть не тронула.
— Ты не просто была дурой, ты и есть дура, — сурово сказал он. — И теперь несешь бремя дуры.
Эти слова неприятно задели Еву. Конечно же, называя себя дурой, она этого совсем не подразумевала. Но Ганс сказал это так категорично, и Ева стала перед выбором: посмотреть правде в глаза, какой бы жестокой и горькой она ни была, или опять увильнуть в сторону. Она избрала первое. Какими бы ни были причины, она не должна была давать место злу в своем сердце. Да, она действительно была дурой. Ева разрыдалась.
Ганс обнял ее за плечи.
— Послушай меня внимательно, Ева, — на этот раз его голос был мягким. — Мы все иногда поступаем глупо. Я, например, сглупил, не предупредив тебя о Вольфе, а другие ошибались в другом. Если ты простишь меня, то мы запечатаем свою глупость в бутылку и утопим ее в Рейне.
Это был настоящий дар милости…
На следующий день Ева написала Андреасу письмо с болезненной исповедью, в котором, ни в чем себя не оправдывая, обнажила перед ним все свое сердце. Излив душу, она почувствовала, что ей сразу стало легче. Это был смелый шаг, но Ева всегда отличалась смелостью.
Ева сделала радио громче. Диктор рассказывал об ужасном авианалете британцев на Гамбург. Двумя днями раньше англичане забросали этот город зажигательными бомбами, в результате чего более 50.000 мирных жителей сгорели заживо, и, судя по прогнозам, число жертв должно было еще увеличиться. Ева содрогнулась. Затем диктор начал порицать надменное требование Антигитлеровской коалиции о безусловной капитуляции, назвав его стремлением полностью уничтожить ослабленную Германию. «Настало время всем немцам взяться за руки, став единым щитом против врагов».