Обольщение красотой

Портье поднял на них извиняющийся взгляд.

— Их тоже нет.

— Может, кто-нибудь видел красивую женщину, которая приехала одна? — поинтересовалась Хелена.

— Боюсь, что нет, мэм.

— Что ж, — сказала Милли. — У вас есть номер, зарезервированный для миссис Фицхью? Я приехала на день раньше. Надеюсь, это не очень сложно?

— Конечно, нет, мэм, никаких сложностей. Кстати, у нас есть записка для вас и мисс Фицхью.

Почерк на конверте принадлежал Венеции. Слава Богу! Они вскрыли конверт, как только оказались в своем номере.

«Дорогие Милли и Хелена!

Я решила отплыть домой немного раньше, чем собиралась. Не беспокойтесь обо мне. Я вполне здорова и почти успокоилась.

До встречи в Лондоне.

Ваша В.»

Хелена прикусила нижнюю губу. Если бы не она, Венеция никогда бы не пошла на его лекцию.

Прежде чем решиться на связь с Эндрю, Хелена просчитала все возможные последствия своего поступка — так по крайней мере ей казалось. Но она никак не ожидала, что дело обернется подобным образом.

Ее снедала тревога. Даже для нее, готовой к худшему, события развивались слишком быстро и слишком непредсказуемо.

Кристиан провел полдня, просматривая две стопки писем, которые настигли его в Нью-Йорке. Море, гладкое, как скатерть, когда «Родезия», обогнув Сэнди-Хук, вышла в открытую Атлантику, к вечеру начало волноваться. Когда качка усилилась настолько, что работать стало невозможно, он отложил доклады, полученные от агентов и поверенных, и вышел на палубу. Корабль швыряло из стороны в сторону, и прогуливаться по палубе можно было, только держась за поручни. В курительной комнате, где джентльмены делали обычные ставки на скорость продвижения судна, ему пришлось гоняться за пепельницей.

Он пил чай, когда начался дождь, вначале слабый, но вскоре капли застучали в стекло с яростью брошенных камней. Кристиан смотрел на дождь и думал о баронессе.

Его по-прежнему влекло к ней. Возможно, потому что она отвергла его, а он не привык, чтобы его отвергали. Хотя вряд ли. Собственные чувства волновали его меньше, чем ее откровенная неприязнь. Она яростно отвергала его, и еще более яростно отвергала его внимание. И это интриговало Кристиана больше, чем ее личность и причина, заставлявшая ее прятать лицо под вуалью.

Это было странное, но нельзя сказать, что неприятное ощущение: быть поглощенным мыслями о другой женщине, а не о миссис Истербрук.

Тем хуже, что баронесса не желает иметь с ним ничего общего.

Теоретически, отвергнув предложение Лексингтона, Венеция должна была испытать некоторое удовлетворение.

Но правда состояла в том, что она его не отвергла. Она сбежала от всего мужественного, самоуверенного и мощного, что было в нем, подобно тому, как юная девушка сбегает от первого юноши, который потребовал от нее большего, чем обычное кокетство.

Остаток дня, вместо того чтобы поздравлять себя с тем, что она знает, когда остановиться, сведя потери к минимуму и отказавшись от явно порочной затеи, Венеция провела в расстройстве. Неужели она действительно так ничтожна? Не-ужели Тони был прав, когда сказал ей, что всему, что она собой представляет, она обязана своей внешности. Выходит, без преимуществ, которые обеспечивает ее лицо, у нее нет никаких шансов покорить герцога Лексингтона?

Она посмотрела на себя в зеркало. Мисс Арно, стюардесса, к услугам которой Венеция прибегла, чтобы переодеться к обеду, уложила ее волосы в гладкий узел, оставлявший лицо открытым.

— Так лучше, — сказала мисс Арно. — Мадам так красива, что ничто не должно мешать.

Венеция не могла судить об этом. Она видела совокупность черт, которые не вписывались в общепринятые каноны. Собственно, ее глаза были слишком широко расставлены, челюсть, на ее вкус, слишком квадратная, нос ни маленький, ни вздернутый — и так далее.

Но в данном случае все это не имеет значения. Чтобы завоевать герцога, ей придется вести кампанию с арсеналом, не включающим красоту.

Если, конечно, у нее хватит смелости продолжить игру.

При мысли о его руках на ее теле Венецию пронзила дрожь. Но не совсем от отвращения. Как бы она ни презирала Лексингтона, он был красивым мужчиной. И какая-то часть ее натуры находила его дерзость и хладнокровие весьма притягательными.

Нужно на что-то решаться. Она уже давно отослала мисс Арно. В столовой, должно быть, уже подают последние блюда. Если она упустит его сегодня, завтра он может найти себе другую любовницу.

Венеция снова содрогнулась, испытывая смесь страха, раздражения и яростной потребности поставить герцога на колени.

Ее рука потянулась к шляпе с вуалью.

Пожалуй, решение принято.

Передвигаться по судну оказалось намного сложнее, чем она ожидала.

Венеция, конечно, знала, что «Родезия» попала в довольно сильный шторм. Но сидя на привинченном к полу стуле, попеременно сомневаясь в собственном рассудке и злясь на собственную трусость, она не могла оценить волнения, разыгравшегося в Атлантике.

В коридоре, обшитом панелями красного дерева, тускло мерцали светильники. Качка была такой сильной, что Венецию бросало от стенки к стенке, как пьяную. Было не так уж скверно, когда пол вздымался ей навстречу, но каждый раз, когда он уходил из-под ног, ее внутренности обрывались от страха.

Судно нырнуло, накренившись под углом, который сгодился бы для детской горки, и Венеция схватилась за ручку ближайшей двери, чтобы устоять на ногах. В следующее мгновение «Родезия» поймала волну, начав очередное восхождение, и Венеция вцепилась в настенный светильник, чтобы не повалиться назад.

В столовую вела великолепная лестница с резной балюстрадой из тикового дерева, украшенной позолотой в японском стиле. Но сейчас ее было практически не видно. Все ступеньки были заняты дамами в перьях и джентльменами во фраках, которые пробирались наружу, держась за перила.

Венецию охватила паника. Неужели обед уже закончился, и она опоздала? Но Лексингтона среди тех, кто покидал столовую, не было, и она двинулась навстречу толпе, не обращая внимания на любопытные взгляды.

Обеденный зал представлял собой просторное помещение, имевшее сто футов в длину и шестьдесят в ширину, со стеклянным куполом посередине, уходившим вверх на высоту двух палуб. В ясную погоду сквозь него лился солнечный свет, освещавший ряды коринфских колонн и четыре длинных стола, каждый из которых мог вместить более сотни обедающих.