Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Шрифт:

С другой стороны, руки у него болят, чтобы так-то по лбу. И уж точно добивать не потребовалось бы. Скунс даже «знак качества»— дополнительный выстрел в голову — не делает никогда. Потому что при его классе этого просто не нужно, не говоря про добивание.

В общем, черт его разберет…

Зазвонил телефон. Олег поднял трубку.

— Вас Грязнов из «Глории».

18.30. Сыскное агентство «Глория»

— Вишь, Сашок, до чего профессиональная этика доводит, — раздраженно говорил Грязнов, нервно постукивая пальцами по полированной поверхости стола. — Все заказчикам отдаем, копий себе не оставляем.

По истечении определенного срока вообще все сведения о том, что был такой заказ, уничтожаем… Так что, видишь, как выходит… Кругом шестнадцать!

— Значит, говоришь, Голуб…

— Голуб Лев Борисович.

Мысли в голове Турецкого бешено скакали. Голуб из Кандалакши… Голуб из ЧИФа «Заполярье»… Левка, организовавший нападение на поезд… И вот он всплывает снова, на этот раз по делу об убийстве Ветлугиной!

— Так, — сказал он, — у меня с собой фоторобот некоего Голуба, который Олег привез из Кандалакши. Позови Сивыча, опознает он его или нет.

Василий Васильевич моментально признал в человеке, глядевшем на него с портрета, того, кто заказывал слежку за тележурналисткой.

— Мне и тогда показалось странным, — Сивыч пожал плечами. — Фамилия вроде еврейская, а на вид — русский Ваня.

— Не исключено, что паспорт поддельный.

— А что вы там нарыли, с Ветлугиной? — спросил Турецкий у Сивыча.

— Ну что? В Москве — так и вовсе ничего. Из дома — на работу, там до поздней ночи — и домой. Больше никуда. Работала, как ломовая лошадь. В Ульяновске два дня была она, — Сивыч тяжело вздохнул, он чувствовал себя ответственным за убийство Аленушки. — Ходила по разным учреждениям, в ФСБ. По-моему, пыталась в архивы попасть. Вечером в ресторане сидела с начальником ФСБ…

— И это вы снимали?

— Снимал… — подтвердил Сивыч. На нем не было лица. Он еще раз вздохнул и, повернувшись к Грязнову, сказал: — Вячеслав Иванович, ты меня прости, но я, наверно, уволюсь. Вот я и заявление уже написал.

Василий Васильевич положил на стол составленное по всем правилам заявление об увольнении по собственному желанию.

Не смогу я больше работать… Уж ты пойми меня…

11 ИЮНЯ

12.00

— Александр Борисович, — зазвучал звенящий от волнения голос Золотарева, — задержали этого Шакутина. Он сейчас в ДПЗ, во внутренней тюрьме на Петровке, 38.

— Где его задержали? — спросил Турецкий.

— Ошивался вокруг дома Ветлугиной, — ответил Олег.

— Сейчас еду, — коротко сказал Турецкий и поспешил вниз, где у входа его ждала машина.

Кол Шакутин узнал о гибели Алены Ветлугиной одним из последних — ему уже давно было не до телевизора и не до острых общественно-политических передач. Накануне Кол, распрощавшись с Игорем, немного очухавшись, бегал по Москве, высунув язык, и искал покупателя на свою квартиру. Продавать приходилось в спешке, но не хотелось получить за нее совсем гроши. Вчера вечером, набегавшись вконец, Николай завалился с бутылкой к своему институтскому приятелю, тот отмечал день рождения, и телевизор не включали, а ночью поехали на дачу, благо впереди были выходные.

Только в воскресенье Кол, вновь мучимый уже многодневным похмельем, пополз к станции электрички за газетой. Прессы Кол тоже давно не читал, и выходивший в субботу и воскресенье «Московский комсомолец» его интересовал только потому,

что там печатали объявления «куплю — продам». В данном случае его интересовали желающие купить квартиру.

Каково же было изумление Кола, когда, подойдя на станции к газетному лотку, он увидел лицо своей бывшей мачехи, которое смотрело на него из черной траурной рамочки. Кол вздрогнул и прочел: «Убита Алена Ветлугина».

Кол машинально расплатился за «Московский комсомолец» и раскрыл его на первой странице, как будто надеялся прочесть что-то другое, будто он мог неправильно понять смысл заголовка. Но нет. Он все понял правильно. Сначала вся редакция «МК» выражала соболезнования и оплакивала утрату, которую понесла вся Россия, затем в «подвале» помещалась, как всегда, острая статья Александра Зинкина.

Кол стоял у перрона с раскрытой газетой в руках и мучительно соображал, что делал он позавчера, то есть в день убийства его бывшей мачехи, и почему он так и не собрался позвонить ей и извиниться за скандал. А ведь собирался… да все откладывал, пока не стало поздно.

Весь вчерашний день Кол мучился одновременно от головной боли, страха перед негреевскими боевиками, от безысходности своего положения, к которым примешивались угрызения совести из-за Алены. Ну не могла же она действительно украсть эти драгоценности. В глубине души Кол не сомневался, что отец подарил их молодой жене.

И теперь, когда он узнал, что Алену убили, на душе стало совсем гадко. Одно дело поссориться с живым человеком, зная, что потом можно извиниться, помириться, все исправить. Теперь было уже ничего не исправить. Алена так и ушла, обиженная им.

«Но кто же мог ее убить и за что», — думал Николай, когда первый шок прошел. И ни на минуту ему не пришло в голову, что он тоже может оказаться среди подозреваемых. Последние два дня он не появлялся дома и потому не знал, что его разыскивает вся милиция, и московская, и областная.

Он сложил газету и сунул ее в карман, вернулся на дачу и поехал в Москву. Там он спустился в метро, и ноги как-то сами собой понесли его на станцию «Ленинский проспект». Кол вышел и направился к дому, где еще вчера жила Алена. Трудно сказать, зачем он это делал, может быть, хотел запоздало извиниться если не перед самой Аленой, то перед ее духом.

Перед домом и под аркой собралась довольно порядочная толпа людей, пришедших почтить память всероссийской Аленушки. Многие плакали, некоторые принесли цветы.

Кол протолкался через толпу и увидел, что дальше дорогу перегородил омоновец в пятнистом камуфляже. Николай не стал рваться вперед, потому что хорошо помнил, что во двор можно попасть через территорию детского садика, куда в свою очередь можно попасть через известный ему пролом в ограде. Не прошло и пяти минут, как Шакутин спокойной неторопливой походкой проходил по двору к подъезду Ветлугиной. Никто не обратил на него внимания.

Кол открыл дверь подъезда и увидел, как белый меховой комок метнулся под лестницу и там замер.

— Мурашка! — воскликнул Кол. — Тебя выбросили! Иди сюда, хорошая моя кошечка.

Мурашка жалобно мяукнула, впервые за много часов услышав от человека ласковые интонации, и пошла к Колу. Он взял кошку на руки — ее густая шубка из белой уже успела стать грязно-серой, а два ее глаза, зеленый и синий, так поражавшие зрителей всего бывшего СССР, смотрели испуганно и одновременно скорбно.

Поделиться с друзьями: