Обожание

ДЕНЬ ШЕСТОЙ

МОСТИК

Лично мне трудно следовать за философствованиями этой дамы, но одно я знаю точно: время странно влияет на людей. Я нахожусь тут с конца XIX века и повидал немало разных персонажей — конечно, в геополитическом смысле, такое местоположение не назовешь стратегически важным, и мои знания о природе человека менее обширны, чем у героя «Моста через Дрину», вам знаком этот изумительный роман Иво Андрича, ваша честь? Нет? Он повествует о многовековом существовании каменного моста, расположенного на перекрестке цивилизаций, в Боснии-Герцеговине, если не ошибаюсь… Короче говоря, я скромно перекинут через речку Арнон, между двумя лугами, где пасутся коровы; сегодняшние крестьяне даже не помнят, зачем их предки меня соорудили — я и сам успел забыть! — но я знаю, что время и стихии — дождь, мороз, ветер, зной — мало-помалу состарили и подточили меня, цементные ступени стерлись, ограждения проржавели, через трещины проросла трава, но таково привычное и, если хотите, научно предсказуемое развитие материи, тогда как то, что делает время с людьми, весьма странно.

Приведу пример. В данный момент этих слушаний вы наверняка убеждены, что враждебность Франка к Космо — константа этой истории, что она зародилась в день их встречи, усиливалась с течением лет и, наконец, вылилась здесь в инвективы на тему клоуна-развратника.Возможно, вы даже подумали, что Франк тем или иным образом замешан в убийстве артиста, пусть даже не его рука держала нож (иначе он не заявил бы так дерзко в самом начале слушаний: «Будь он проклят, этот Космо…»).

Так вот, заявляю со всей ответственностью: он ни при чем. Время влияет на людей непредсказуемым образом, случаются повороты и пертурбации, неожиданности, противоречия, кризисы и моменты полного затишья, и в отношениях Космо и Франка имел место период согласия и даже, не побоюсь этого слова, дружбы.

В тот летний день 1976 года — не знаю, помните ли вы, ваша честь, что тогда стояла невероятная жара, — они устроили пикник на берегу реки, у моего подножия…

Я знал Космо с его раннего детства. Я имел счастье быть любимым этим человеком и могу только присоединить свой голос к женскому хору: когда Космо кого-то любил, он умел дать это почувствовать. В тот год Эльке, по моим подсчетам, было около сорока. Франку — тринадцать, а Фионе — восемь лет.

Эльке поставила машину на траве, совсем рядом со мной.

«Обожаю этот мостик, — сказал Космо. Я приходил сюда в детстве, чтобы поговорить с самим собой».

Так оно и было, и я храню об этом нежнейшие воспоминания, ваша честь. Я присутствовал при рождении — в зачаточной, но уже впечатляющей форме — первых театральных монологов артиста: он стоял на мне, как на подмостках, и часами заливался соловьем, обращаясь к коровам, рыбам и полевым цветам… Иногда, забыв о времени, он не замечал, что на землю опустились сумерки, и пленял своим красноречием даже звезды.

В тот день Космо и дети разулись, прежде чем взойти на меня, цемент холодил босые ступни, ветви деревьев сходились над их головами. Космо предложил сыграть в игру: нужно было бросить камешек в воду с метровой высоты и не наделать брызг.

«Как это у тебя выходит?» — спросил удивленный Франк.

Стиль игры Космо и впрямь поражал. Вода попросту заглатывала камень, как будто Арнон открывал рот и тут же его захлопывал. Космо продемонстрировал Франку свою технику. Фиона тоже захотела попробовать, она кидала и кидала камешки, но у нее ничего не выходило. Потом Космо научил Франка цепляться коленями за перила и опрокидываться головой вниз к самой воде. Франку было всего тринадцать, но он уже перерос Космо и почти касался носом воды. Фиона была слишком маленькой, чтобы хотя бы попытаться повторить подвиг брата; она почувствовала себя исключенной из игры и надулась. Не обращая на нее внимания, мужчины принялись играть в «блинчики». Их камешки отскакивали от поверхности Арнона пять, шесть раз — у Космо один прыгнул семь раз. С момента моей постройки я неоднократно имел удовольствие следить за этой игрой и — приношу извинения феминисткам, чью борьбу горячо поддерживаю, — могу сказать, что только мужскому запястью удается правильное движение. Бывают, конечно, исключения, но я их не наблюдал. Фиона, во всяком случае, не была счастливым исключением. Она сделала попытку, и — плюх! — ее камешек тут же ушел под воду. Мужчины расхохотались. Она побагровела от ярости, развернулась и сбежала вниз по ступенькам, громко топая босыми пятками. Подошла к Эльке — она лежала на лужайке под деревьями, — взяла из корзинки для пикника своих плюшевых друзей и отправилась дуться в сторонку.

ЭЛЬКЕ

Мостик уже сказал, что в тот день было очень жарко: тонкие солнечные лучи проникали сквозь листву и плясали на воде ослепительными бликами. Я как будто перенеслась в Венсен, вспомнила, как очень давно, осенью, в воскресный день, сверкала вода озера Домениль в Венсенском парке. Мсье Денен привез нас на прогулку, он держал меня за руку, и мы стояли рядышком на мостике и смотрели, как качаются на воде листья — красные, желтые, оранжевые, с ажурными краями. Иветта сфотографировала нас, меня, совсем маленькую, и моего отца — он казался таким высоким и красивым в своем дорогом костюме и фетровой шляпе… Ах, ваша честь, я была влюблена в отца так же, как мама! Я обожала, когда он брал меня на руки и устраивал поудобнее на левом боку, я до сих пор помню, как сжимала тоненькими ножками его тело — я была легкой, как пушинка! — он носил меня так часами, и это было замечательно. В тот день в Венсене он показывал мне цветы, называл каждый по имени, там были заросли азалии и безвременника и целое море настурций, они колыхались под легким ветерком, желтое на зеленом, их тени танцевали, сплетаясь и расплетаясь, в мягком свете октябрьского дня, а воздух был таким нежным и сладким, что хотелось плакать… Почему те далекие воспоминания добавились к сегодняшним ощущениям? Именно это имеет в виду Мостик, говоря о странном воздействии на нас времени: его неумолимую хронологию то и дело нарушают могучие волны, приходящие то из прошлого, то из будущего; жить hic et пипс [10] — таков рай по Будде и ад по «Альцгеймеру», но большинство смертных каждое мгновение испытывает на себе влияние иных времен и других мест… Где сейчас цветы Венсенского парка? А эти блики света на глади Арнона — они здесь, они реальны? Возможно, это всего лишь оптическая иллюзия, но что такое иллюзия? Мы видим то что видим,и в каком-то смысле все иллюзорно, не так ли? Небо на самом деле вовсе не голубое, а солнце не встает и не заходит…

10

Здесь и сейчас ( лат.).

ФРАНК

Космо умер, мама.

Можешь сколько угодно заговаривать нам зубы и напускать туман, это ничего не изменит.

ЭЛЬКЕ

Не перебивай меня, дорогой, позволь договорить. Тебе кажется, что я играю словами, но ведь то, что я сейчас рассказываю, и есть глубинная суть этой истории, слова составляли жизненную силу Космо, так что я продолжу, ваша честь, — обещаю, это займет не больше минуты… В тот день я задала себе вопрос: реальны лиэти отблески? А что бы с ними сталось, если бы ничей взгляд не ловил их или если бы небо затянули облака? Какая нечаянная радость — увидеть, как сверкает вода! Именно так нечтопроисходит здесь и сейчас: легкая рябь времени — и я, тридцатидевятилетняя Эльке на берегу Арнона — стала еще и четырехлетней девочкой в Венсенском парке. Ну вот, это все, Мостик может продолжать свой рассказ.

МОСТИК

На чем я остановился?

Ах да.

Итак. Франк все еще бросал камешки в реку недалеко от меня — хотел добиться семи отскоков, как Космо, но застрял на шести. Космо отправился к Фионе — она все еще сидела в сторонке. Космо лег на спину рядом с девочкой — она валялась на животе — и принялся рассматривать листочки склонившейся над ними ивы: они трепетали — лицо-изнанка, лицо-изнанка, — хотя ветра почти не было.

Как, по-твоему, спросил он через несколько мгновений, где у этих листьев изнанка, а где лицо? На кого они больше похожи — на королеву, выставляющую напоказ свое злато-серебро, или на скрягу, который прячет его в сундуке?

Фиона не ответила.

— Мне вот что интересно, — не сдавался Космо, — им больше нравится демонстрировать миру свою зеленую сторону и хранить в тайне серебро другой, или…

— По-моему, им плевать, — ответила наконец Фиона.

Они снова помолчали. Потом Фиона передумала.

— Нет, — сказала она. — Спорим, они поворачиваются зеленой стороной к людям, а серебристой — к птицам, просто так, чтобы подразниться, они ведь знают, что люди любят серебро, а птички — зелень.

— Хорошее слово — подразниться.

— Но настоящий секрет —внутри, и он черный.

— Да ну?

— Ага. Внутри все черное.

— Откуда ты знаешь?

— Не твое дело.

— И то правда, — кивнул Космо. — Но ты ведь знаешь — мое дело в том и состоит, чтобы совать свой нос в чужие дела. Обожаю это делать. Люди такие интересные.

— А вот и нет. Я больше люблю быть одна.

— Да ладно, я тебе не верю. Держу пари — ты тоже ужасно любопытная.

— Ни чуточки.

— Конечно, любопытная. Вот скажи, тебе и до игрушек дела нет?

— Это не считается, они — мои. Они — все равно что я.

— Вот как? А почему у каждой зверюшки свой голос?

— Мама придумала для них голоса, когда я была маленькая, а теперь я тоже так умею.

— Можно мне послушать?

Фиона была польщена. Она представила Космо Фуксии — маленькой динозаврихе и бизону Биллу и продемонстрировала, как они разговаривают.

— Эй, — сказал Космо, — а у тебя здорово выходит! Ты тоже когда-нибудь сможешь стать актрисой.