Обратимость

– Простите.

Мы собираемся уйти, когда цыганка подскакивает к моему носу и широко улыбается, будто пытается загипнотизировать.

– Ты умрешь молодой. 27.23.2.18.

– Что?

– 27.23.2.18, - певуче повторяет она.

– Пойдем. – Рувер тащит меня куда-то в сторону, а я только и думаю о том, что от этой женщины ужасно воняло. И еще ее старое лицо было непропорциональным с узким подбородком и чересчур широким лбом. Это, наверно, ненормально. Может, отклонение какое-то? – Хорошо, что ты ее хотя бы не испепелила.

– Что? – недоуменно вскидываю брови. Прийти в себя сложно. Приходится пару раз вздохнуть и осмотреться. – В смысле?

– Она напугала тебя, схватила за руку. – Парень останавливается под каким-то огромным, лысым деревом и вновь тянется в карман за пачкой сигарет. – Со мной страх когда-то сыграл плохую шутку.

– Да. Это хорошо. То есть плохо.

Чешу затылок и внезапно понимаю, что передо мной только Рувер. Тут же резко прокручиваюсь вокруг себя и вспыхиваю:

– Где Никка? Она же была рядом! Она…

– Успокойся, - делая затяжку, говорит парень. Он кивает мне за спину. – Твоя подружка наслаждается жизнью.

Никка стоит около огромного котла с яблоками, наблюдает за женщиной в толстой, черной мантии. Та что-то говорит, хмурит брови. Читает заклинание что ли? Господи. Неужели люди действительно верят в то, что по кожуре возможно предсказать имя своего любимого?

Устало горблюсь и протираю руками лицо. Интересно, ожидание чего-то плохого теперь всегда будет меня преследовать? Или когда-нибудь я все-таки избавлюсь от звенящей в ушах паранойи, будто все мои близкие постоянно находятся под прицелом Аспида?

Вздыхаю.

Дым от сигарет пахнет мерзко. Однако меня выбивает из колеи отнюдь не вредная привычка Рувера, а скорее то, с чем она у меня ассоциируется. В прошлом мне частенько приходилось находиться в компании куряг, безумных весельчаков, считающих, будто жизнь подростка делится лишь на периоды до и после затяжки. Почему-то я вспоминаю об этом только сейчас. Может, так на меня влияет внезапное появление Никки? Это странно, но воспоминания сами вспыхивают в моей голове, отреагировав на знаки, как на тайные ребусы, и мне ничего не остается, кроме как тонут в них, тихо и безвольно. Смирившись со своей участью.

– Чего кривишься?
– Я неохотно ловлю взгляд Рувера. Парень как всегда одаряет меня задумчивой улыбкой. – Думаешь наверняка о чем-то очень приятном.

– Я вколола себе вакцину.

Не знаю, зачем говорю это. Пальцы Рувера застывают в воздухе, так и не поднеся сигарету к губам, и мне приходится вытерпеть тяжелый, серьезный взгляд, прожигающий мою кожу до самых костей.

– Что ты сделала?

– Нужно было выведать об этой сыворотке как можно больше информации.

– Да, что с тобой? Что с тобой не так?

– В смысле?

– В смысле, ты самая настоящая дура, - он отбрасывает в сторону сигарету и нависает надо мной, нахмурив черные, ровные брови. – Просто поразительно, как же мало в твоей голове серого вещества.

– Перестань меня оскорблять!

– С чего вдруг? Почему я должен нормально относиться к твоим попыткам свести счеты с жизнью? Ты беспокоишься о трупах до такой степени, что даже возвращаешься за ними. Ты едешь одна в коттедж после бойни. Ты вкалываешь какую-то дрянь себе в вену, и ты просишь меня держать язык за зубами? Да, что вообще творится в твоей голове? Чего ты добиваешься?

Его вопрос сбивает с толку. Сначала я и, правда, собираюсь ответить, и, правда, хочу сказать, что просто делаю то, что считаю необходимым, но затем вдруг замираю. Я ведь действительно преследую расплывчатую, глупую цель. И от своей же слепоты мне становится страшно. Почему раньше я не отдавала отчета своим поступкам? Ведь в них на самом деле нет ничего рационального, нет ничего правильного или логичного. Я подвергала себя опасности, но был ли в этом смысл? Пыталась ли я достичь чего-то или просто создала видимость. Просто шла напролом, рисуя иллюзию непоколебимости, будто рисковать жизнью ради близких и намеренно подвергать себя опасности – одно и то же.

– Мне надо пройтись. – Я разворачиваюсь, чтобы уйти, когда крепкие пальцы Рувера хватают меня за плечо.

– Твоя способность – невидимость – она возникла не из воздуха. Аня, ты пряталась так долго. И не удивительно, что сейчас ты пытаешься вырваться из этой паутины.

– Где Никка? – оглядываюсь. – Надо ее найти.

– Посмотри на меня.

Упрямо скольжу взглядом по лицам незнакомых мне людей, осматриваю палатки, фонари, небо, деревья, но только не оборачиваюсь. Только не поддаюсь желанию. В мире так много наслаждений, и одно из них – тонуть в свирепом взгляде Рувера. Тонуть во мраке его глаз и в презрении, которым он меня покрывает. И я не понимаю, что в подобном поведении способно разжигать во мне эмоции. Но я слаба перед ним, как мотылек перед светом. Как ночь перед днем. Или как день перед ночью. При любом раскладе, в любой ситуации, я проигрываю и оборачиваюсь. Что и делаю, стиснув в кулаки дрожащие руки.

– Я не буду копаться в тебе, - щурясь, говорит парень. Он расправляет плечи и смотрит на меня так, что я ему верю. – Но тебе пора взять под контроль свою жизнь и свое поведение. Слышишь? Я…, - он вдруг усмехается и отводит взгляд в сторону. Его губы растягиваются в смущенной улыбке. Увидев такой жест, я теряюсь: неужели Рувер стесняется? – Я рядом, если что. Только не пытайся умереть, договорились? Мне от твоей смерти толку нет. И если твои попытки отправиться на тот свет – лишь попытки привлечь внимание: остановись.

– Ты говоришь такую чушь, Рувер. – Я почему-то нервно хихикаю. – Честно.

– Может быть.

– Но, в целом, я тебя поняла.

– Отлично. – Парень неуклюже чешет подбородок. – Просто подумай над этим.
– Кажется, между нами впервые проскользнуло ноющее чувство неловкости. У меня от него вспыхивает шея, и щеки покрываются красными пятнами. Какая дикая глупость. Однако больше всего меня смущает то, что парень попал в точку. Как? Откуда он так хорошо меня знает? - Хочешь сахарную вату?

– Что? – я растеряно расширяю глаза. Морщу лоб и тупо переспрашиваю. – Сахарную вату?

– Да. Тут ее полно. Это же ярмарка.

– Рувер.

– Согласен. Глупый вопрос.

Я вдруг забываю о том, что хочу стереть этого человека с лица Земли. Забываю о том, что ненавижу его и что испытываю тошноту каждый раз, когда он кидает в мой адрес свои странные шутки. Я забываю даже о том, что он часть моей плохой жизни, и о том, что сам по себе он плохой человек. Я просто смотрю на то, как его образ перекручивается перед моими глазами на сто восемьдесят градусов, и вижу отнюдь не человека, пытающегося так рьяно и сильно задеть мои чувства, а вижу парня, затянувшего мои раны, вижу парня, не раз спасавшего мне жизнь. И сейчас он улыбается, как мальчишка. Как подросток. И, наконец, я верю, что ему совсем не тридцать. Что ему едва ли двадцать пять, и он умеет кривить рот, выдавая нечто похожее на дугообразную линию.