Образ мюзик-холла в неовикторианском романе

О любви Нэнси к мюзик-холлу говорится буквально на первых страницах романа: героиня представляет читателю своих родных, а затем описывает себя – как ничем не примечательную девицу, чьи «гладкие бесцветные волосы вечно лезут в глаза, губы шевелятся, повторяя какую-нибудь песенку от уличного певца или из мюзик-холла» [29] [7, c. 10]. Затем мы узнаем, что Нэнси с сестрой Элис были завсегдатаями «Кентерберийского варьете».

Однако до определенного момента два мира – сказочный, далекий мир мюзик-холла и реальный мир приморского городка – в сознании Нэн существуют отдельно друг от друга. Мюзик-холл – это возможность отдохнуть, развлечься, отключиться от повседневных забот, но настоящая жизнь протекает за стенами театрального зала: «Уитстейбл представлялся мне целым миром, зал Астли – моей страной, устричный дух – средой, в которой я существую» [30] [7, c. 11]. Далее героиня признает, что «за восемнадцать лет ни разу не усомнилась в своей любви к устрицам, и склонности мои и виды на будущее ограничивались пределами отцовской кухни» [31] [7, c. 11].

29

«…a slender, white-faced, unremarkable-looking girl, with the sleeves of her dress rolled up to her elbows, and a lock of lank and colourless hair forever falling into her eye, and her lips continually moving to the words of some street-singer" s or music-hall song» [61, c. 4].

30

«Whitstable was all the world to me, Astley" s Parlour my own particular country, oyster– juice my medium» [61, c. 4].

31

«…for eighteen years I never doubted my own oyster-ish sympathies, never looked far beyond my father "s kitchen for occupation, or for love» [61, c. 4].

В начале романа Сара Уотерс старательно подчеркивает эту «внеположность» героини по отношению к театру: Нэнси там – очарованный странник, чужак; то, что позволяется видеть ей – лишь верхушка айсберга, основание которого открывается только посвященным. Интересно, что для обозначения этой «чужести» героини миру театра Сара Уотерс использует ту же физическую деталь, что и П. Акройд – руки. У Лиззи, напомню, руки были слишком большие и красные, исколотые иглой – больше подходящие мужчине-рабочему, нежели девушке. Нэн же, впервые встретившись с Китти за кулисами, боится, что запах рыбы, въевшийся в ее руки, отпугнет актрису. Чем явственнее это ощущение «отчужденности» на первых этапах знакомства Нэн с мюзик-холлом, тем сильнее будет потрясение героини, когда произойдет ее полное вовлечение в театральный мир.

Описания зала и постановок в «Кентерберийском варьете», а затем – и на лондонских подмостках, демонстрируют отличное знакомство автора с предметом и более всего напоминают ожившие рисунки, гравюры, фотографии и афиши второй половины XIX века. Так, Нэнси на первых порах очарована «шикарным», как ей кажется, залом мюзик-холла в Кентербери; позже, когда она сама станет выступать на лучших столичных сценах, она будет вспоминать свое восхищение провинциальным залом с иронией: «Здание было маленькое и, как я подозреваю, довольно запущенное, но в воспоминаниях я вижу его глазами прежней устричной торговки: стены в зеркалах, малиновые плюшевые сиденья, гипсовые золоченые купидоны, парившие над занавесом. Подобно нашему устричному ресторану, оно имело особенный запах (теперь мне известно, что все мюзик-холлы пахнут одинаково): запах дерева, грима, пива, газа, табака, масла для волос – всего вместе. Девушкой я любила этот запах безотчетно; позднее я узнала, как описывают его менеджеры и артисты: аромат смеха, благоухание аплодисментов» [32] [7, c. 13].

32

«The Palace was a small and, I suspect, a rather shabby theatre; but when I see it in my memories I see it still with my oyster-girl" s eyes – I see the mirror-glass which lined the walls, the crimson plush upon the seats, the plaster cupids, painted gold, which swooped above the curtain. Like our oyster-house, it had its own particular scent – the scent, I know now, of music halls everywhere – the scent of wood and grease-paint and spilling beer, of gas and of tobacco and of hair-oil, all combined. It was a scent which as a girl I loved uncritically; later I heard it described, by theatre managers and artistes, as the smell of laughter, the very odour of applause» [61, c. 6].

Описания представлений в мюзик-холле также весьма наглядны – словно ожившие картинки викторианских времен: «Мюзик-холл был заведением старомодным и, как было принято в 1880-х годах, имел ведущего. Это был, разумеется, сам Трикки; он сидел за столиком между партером и оркестром и объявлял номера, призывал к порядку разошедшихся зрителей, провозглашал здравицы в честь королевы. На голове цилиндр, в руках молоток (ни разу не видела ведущего без молотка), перед носом кружка портера. На столике у него стояла свеча; пока на сцене шли выступления, она горела, в антрактах и после концерта ее гасили» [33] [7, c. 18].

33

«The Palace was an old-fashioned music hall and, like many such places in the 1880s, still employed a chairman. This, of course, was Tricky himself: he sat at a table between the stalls and the orchestra and introduced the acts, and called for order if the crowd became too rowdy, and led us in toasts to the Queen. He had a top-hat and a gavel – I have never seen a chairman without a gavel – and a mug of porter. On his table stood a candle: this was kept lit for as long as there were artistes upon the stage, but it was extinguished for the interval, and at the show's close» [61, c. 12].

Итак, к тому моменту, когда в жизни Нэнси Астли происходит судьбоносное событие – встреча с актрисой Китти Батлер, героиня уже является «компетентным» зрителем мюзик-холла. Это важно подчеркнуть: потрясением для Нэн становится не сам по себе факт посещения театра (как было с героиней П. Акройда – Лиззи с Болотной), но именно выступление актрисы, играющей мужскую роль и особенно – те чувства, которые в связи с этим выступлением Нэн ощутила – впервые в жизни: «Я невольно открыла глаза – распахнула их шире, – подняла голову. Жара, вялость – все было забыто. Темноту на голой сцене прорезал лишь один розоватый луч, падавший на девушку, самую удивительную, – я поняла это с первого взгляда! – какую я когда-либо видела <…> Одета она была в костюм, прекрасный мужской костюм своего размера, с блестящими шелковыми манжетами и лацканами. В петлице красовалась роза, из кармана свешивались бледно-лиловые перчатки. Под жилетом сияла белизной крахмальная сорочка со стоячим воротничком высотой в два дюйма. На шее белоснежный галстук-бабочка, на голове – цилиндр. Когда певица, приветствуя публику веселым «Хелло», сорвала его с головы, под ним оказалась превосходная стрижка» [34] [7, c. 20].

34

«All unwillingly I opened my eyes – then I opened them wider, and lifted my head. The heat, my weariness, were quite forgotten. Piercing the shadows of the naked stage was a single shaft of rosy limelight, and in the centre of this there was a girl: the most marvellous girl – I knew it at once! – that I had ever seen. <…> She wore a suit – a handsome gentleman" s suit, cut to her size, and lined at the cuffs and the flaps with flashing silk. There was a rose in her lapel, and lavender gloves at her pocket. From beneath her waistcoat shone a stiff-fronted shirt of snowy white, with a stand-up collar two inches high. Around the collar was a white bow-tie; and on her head there was a topper. When she took the topper off – as she did now to salute the audience with a gay „Hallo!" – one saw that her hair was perfectly cropped» [61, c. 17].

Этот фрагмент отчетливо отсылает нас к образу звезды мюзик-холла рубежа XIX–XX веков Весты Тилли. Как и П. Акройд, Сара Уотерс обращается к реальной фигуре из истории мюзик-холла, но не вводит ее непосредственно в круг действующих лиц, а использует как прообраз для вымышленной героини – Китти Батлер.

Веста Тилли – одна из наиболее популярных и знаменитых актрис викторианского и эдвардианского мюзик-холла, и прежде всего она прославилась исполнением мужских ролей.

Настоящее имя актрисы – Матильда Элис Виктория Пауэрс. Она родилась 13 мая 1864 года в Уорчестере в семье бывшего рабочего, который в определенный момент круто изменил свою жизнь и под псевдонимом Гарри Болл стал вскоре известен в театральных кругах в качестве комедийного актера и театрального менеджера. Матильда (которую в семье из тринадцати детей звали уменьшительным именем «Тилли»), всячески поощряемая отцом, рано почувствовала тягу и интерес к театру. В три с половиной года она дебютировала на сцене с песенно-танцевальным номером, и с этого момента выступления стали регулярными. На афише значилось: «Неподражаемая малышка Тилли!»

В 1870 году, когда Матильде исполнилось шесть лет, она впервые появилась на сцене, переодетая мальчиком. Номер назывался «Карманный Симс Ривз» и был своеобразной «детской» пародией на известного артиста мюзик-холла Джона Симса Ривза (1818–1900). Успех был неописуемый, и отец Тилли, почувствовав возможность заработать большие деньги на подобных постановках, быстро разработал несколько номеров, в которых его дочь играла мужские роли, причем в костюмах, которые были тщательно продуманы и сшиты по спецзаказу, что сыграло в то время (и будет играть впоследствии) очень важную роль в сценическом образе и творческой судьбе Весты Тилли.

С момента первого выступления в мужском платье карьера Тилли (под мудрым руководством отца) шла неуклонно вверх. Вскоре появилось сценическое имя «Веста Тилли» – именно оно, например, стояло на афише Портсмутских гастролей Тилли в театре пантомимы в 1877 году.

В конце 70-х Веста Тилли начинает покорять Лондонские сцены. В 1882 году она с полными аншлагами выступает в знаменитом театре «Друри-Лейн» – в роли капитана Тралала (постановка «Синдбад»).

В 1888 году Гарри Болл умер, но его дочь к этому моменту уже крепко стояла на ногах и прочно занимала свою нишу в Лондонском театральном мире. Спустя два года после смерти отца Тилли вышла замуж за Уолтера де Фреса, который, как и она сама, всецело принадлежал театру. Отец Уолтера был владельцем одного из театров, а сам Уолтер служил театральным импресарио. В определенном смысле, Уолтер занял место Гарри Болла – именно под руководством своего мужа Веста Тилли стала самой известной, уважаемой и высокооплачиваемой актрисой мюзик-холла, исполнявшей мужские роли на рубеже XIX–XX веков.

Нарядившись в идеально сшитые по ее фигуре мужские костюмы (особенно она любила выступать в роли элегантного франтоватого «денди»; позже, в период первой мировой – в роли молодого солдата или офицера), Веста Тилли исполняла такие популярные в те времена песни, как «Burlington Bertie» и «Following in Father's Footsteps» (последняя песня звучит в экранизации романа «Бархатные коготки»).

Согласно свидетельствам, у Весты Тилли была своя постановочная методика, которая отличалась от той, которую практиковали другие актрисы мюзик-холла. Так, например, звезда мюзик-холла Мари Ллойд в своих выступлениях всецело полагалась на импровизацию, в то время как Веста тщательно продумывала и прорабатывала каждую деталь номера – от костюма до жеста. Одежде уделялось особое внимание – Веста не жалела средств и заказывала свои сценические костюмы у портных высшего класса, так что вскоре сложилась парадоксальная ситуация: актриса мюзик-холла стала законодательницей мужской моды. Процесс вхождения в образ занимал у Весты не менее часа – и большая часть этого времени уделялась именно наряду и аксессуарам. Для того, чтобы достовернее исполнять мужские роли, Веста надевала мужское белье, что было вполне оправданным шагом – дамское белье тех лет включало жесткий корсет, который бы нелепо смотрелся под мужским костюмом.

Веста была популярна не только среди любителей легких театральных жанров. Довольно скоро после начала своей карьеры она стала иконой для феминисток, воплощением идеи свободной женщины. Действительно, Веста была свободна, особенно в критериях общества того времени: она занималась тем, чем хотела, зарабатывала как минимум 500 фунтов в год (магическая сумма, если вспомнить эссе В. Вулф «Своя комната»), нередко позволяла себе в комическом свете представлять некоторые мужские качества, и при этом никто не указывал ей на неуместность подобной критики – напротив, ей аплодировали! Основываясь на истории жизни Весты Тилли и ряда других актрис, исполнявших мужские роли на рубеже XIX–XX веков, Илейн Астон делает заключение об особой роли этих женщин и их профессии в разрушении гендерных стереотипов эпохи: «Господствующая идеология викторианской и эдвардианской эпох старательно оберегала стереотипный образ женщины как “ангела в доме”: прекрасного, нравственно непогрешимого домашнего создания. Однако не все женщины принимали эту концепцию женственности безоговорочно, и среди тех, кто активно пропагандировал образ «неженственной женщины», были артистки мюзик-холла, выступавшие в мужском обличье. Посредством сатирического содержания песен и пародийной пластики они откровенно высмеивали ценности “сильного пола”» [15, c. 247].

Судьба Весты Тилли позволяет сделать заключение о том, что на стыке викторианской и эдвардианской эпох актрисе было позволено значительно больше, чем рядовой представительнице среднего класса. Например, сам факт «представления» женщины мужчиной, сопровождаемого непременным переодеванием, в отношении актрисы мюзик-холла не считался скандальным. Равно как никого особенно не волновало то, что актриса, исполнявшая роль мужчины, получала тысячи восторженных – а нередко и любовных – писем от поклонников обоих полов. Как отмечает театральный критик Лин Гарднер, «Веста Тилли не была единственной, кому удалось построить успешную карьеру на выступлениях в мужском наряде. Начиная с середины XIX века актрисы, выступавшие в мужском обличье на сценах мюзик-холлов Англии и Америки, воспринимались не как женщины со странностями, но как настоящие звезды и становились объектами восхищения как со стороны мужчин, так и со стороны женщин» [31].