Обреченность

По краям озеро заросло густым кустарником, было завалено упавшими деревцами и корягами. Этих сытых зажравшихся хищниц нельзя было взять на самодельную острогу. При появлении в воде людей они лениво и неторопливо отплывали к другому берегу.

Ганжа и Митя Мокроусов открыли не рыбалку, а охоту. За ближайшими кустами слышались выстрелы.

Через некоторое время появился Ганжа и торжественно приволок две большие рыбины. Их бока и спины были иссечены пулями.

— Видали шшуку, господин сотник? Во!.. Одну Митька, а другую — я...

Ганжа, начинавший службу с Муренцовым, когда тот был еще рядовым казаком, никогда не переходил границы, отделяющей простого казака от офицера. Наедине он всегда обращался к нему «Сергей Сергеич», на службе — называл его «господин сотник».

Ганжа обрезал ножом тальниковую ветку, сделал кукан, продел его через жабры и опустил щук в воду, привязав кукан к вбитому колышку.

— Вы там,.. аккуратнее. По сторонам смотрите, а то здесь и кусты стреляют... — сказал Муренцов.

— Будьте покойны, господин есаул, у нас все строго. Один рыбалит, второй на часах с карабином.

Пристроив щук, Ганжа спустился к воде. Опять послышались выстрелы.

Кругом горы, покрытые лесами. Стояла тишина. Но она была обманчива. На войне вообще ей никогда нельзя доверять. В любую минуту хрупкая утренняя тишина может взорваться треском выстрелов и взрывами гранат.

Война наказывает людей за беспечность.

Две недели назад группа немцев и казаков 3го Кубанского полка на двух машинах поехала в соседнее село. Перед этим староста села предложил подполковнику Юнгшульцу.

— Пришлите своих черкесов в воскресенье к нам, будет вино, зажарим мясо, накроем стол. Дадим вам провиант, муку, овса для лошадей.

Беспечный Вернер фон Юнгшульц подумал и согласился. В этом и была его ошибка.

В село поехали немецкий обер- лейтенант, женщина переводчица, два немца водителя, трое немецких солдат и отделение казаков, вооруженные двумя пулеметами и автоматами. Грузовые машины шли одна за другой другой.

В нескольких километрах от села нужно было по деревянному мостку пересечь речку. Перед самым мостом первая машина подорвалась на мине и перекрыла дорогу. Вторая попыталась развернуться. Выстрелом снайпера был убит водитель.

Из-за ближайшего холма, буквально с расстояния 100 метров партизаны открыли шквальный огонь из пулеметов и автоматов. Большая часть казаков погибла в первую же минуту Остальных забросали гранатами. Оглушенных взрывами и израненных осколками увели с собой.

Узнав о стычке по тревоге подняли казаков, прочесали местность. Нашли обгоревшие остовы грузовиков и одиннадцать обожженных, обугленных трупов. Переводчицы среди них не было.

Утром казаки ворвались в село. Кто-то из селян рассказал, что казаков повесили, а переводчицу изнасиловали и пристрелили. Трупы не нашли. Скорее всего тела закопали где-то в глухом месте, или просто бросили в реку.

Пока Муренцов курил, пришли довольные и радостные казаки. Принесли еще несколько подстреленных щук. Рыбы хватало на хорошую щербу, для всего взвода. Муренцов продекламировал.

Вода за холодные серые дни в октябре

На отмелях спала — прозрачная стала и чистая.

В песке обнаженном оттиснулась лапка лучистая:

Рыбалка сидела на утренней ранней заре.

— Ваши стихи, господин сотник? Ну в смысле, вы написали? — Спросил Ганжа.

— Нет Юра, к сожалению не мои. Я писал о другом.

И плакала земля когда ломали храмы,

когда кресты переплавляли на рубли

Когда врагов под стук сапог охраны

десятками стреляли у стены.

Но кто заплачет обо мне?

Когда судьба закончит счет,

и жизнь моя, под слово-пли!

У грязных стен замрет.

— Давно это было, когда был молод как ты. Не понравилось?

— Да нет, здорово, Сергей Сергеич. Хотя я стихи не признаю, — упрямо нагнув голову сказал Ганжа. — Стихи, поэзия, ананасы в шампанском это все для господ. А мы казаки, наше дело воевать.

— Точно, — согласился Муренцов. — Воинственные британцы это тоже признавали.

Если рекрут в восточные заслан края —

Он глуп, как дитя, он пьян, как свинья,

Он ждет, что застрелят его из ружья, —

Но становится годен солдатом служить,

Солдатом, солдатом, солдатом служить.

— Зачем вы так? — обиделся Ганжа. — Я не о том, что стихи не нужны. Просто их пишут слюнявые интеллигенты для таких же как они, барышень.

— Ты не прав, казак. Ты просто не читал настоящих поэтов. Стихи - это отражение души любого человека, в том числе и солдата. Вот послушай:

Та страна, что могла быть раем,

Стала логовищем огня,

Мы четвертый день наступаем,

Мы не ели четыре дня.

— А это ваши?

— Нет Юра, и это тоже не я… Друг мой, прапорщик Гумилев. Я его знал еще по той войне. — Светлый был человек, Николай.

— Казак?

Муренцов засмеялся.

— Нет, не казак. Просто русский офицер и еще поэт.

— Жаль, что не казак. Вам тоже писать надо, может быть и про нас напишите..

Муренцов вновь засмеялся.

— Слушаюсь! Есть написать книгу о нас и о нашем времени.
– Взглянул на часы. Посуровел- Ладно, хватит прохлаждаться. Пора возвращаться.

* * *

Стояла та особенная ночь, какая бывает только в предгорье. Солнце зашло за горы, висела какая-то густая, бархатная темнота. Сотня без конца вела разведку и участвовала в боевых операциях. Намаявшись за день, казаки спали, плотно обложившись дозорами, которые, выдвинувшись со всех сторон, чутко вслушивались в темноту. Недалеко, в долине горели костры, в свете пламени выделялись человеческие фигурки и тени щиплющих траву лошадей, отфыркивающих ночные запахи.

Воздух был резок и душен. Пахло разнотравьем, дымом костра, необъяснимым и щемящим чувством детства.

Казачата выпасают коней в ночном, понял Муренцов. Не спалось. Он накинул на плечи шинель и пошел в сторону костра.

В свете луны от его фигуры отражалась длинная тень, ложилась на обочину. В степи, на дороге, у реки — везде было пусто тихо.

Только лишь в бархатной июньской темени в поле у огня слышалось:

 Поехал казак на чужбину далеку

 На добром своем коне вороном,