Обреченность

На полу окурки, дым столбом... Приходи, бери их за рупь голыми рукам, или беги не хочу. Вот тебе и казаки!

Кононов переждал громовой смех.

— В общем так. На первый раз думаю будет достаточно тех плетюганов, что я самолично выписал каждому. В другорядь, если такое повторится, пощады не ждите. Отдам под суд. А это в условиях военного времени сами знаете чем пахнет. То-то же. Разойдись!

* * *

На земле стояла чистая, святочная тишина.

Впереди были рождественские праздники, а с ними приходила привычная, зимняя, снежная пора. Хоть и военное, но неторопливое и сытое житье под крышами, толсто придавленными снегом. Многие из молодых казаков, не знали, что близится великий праздник, потому как были еще в младенчестве вместе родителями согнаны со двора в какую-то бессмысленную, злую круговерть, в бараки, в эшелоны, в тюрьмы, в казармы, но все-таки близкой памятью что-то их тревожило, чего-то в сосущем сердце трепетало и вздрагивало, из-за той вон белоснежной дали ждалось пришествие чуда, способного принести избавление от войны и страданий.

В дни перед Рождеством 5й донской полк был размещен в домах, а казаки получили возможность встретить праздник.

Все понимали, что идут последние месяцы войны. Праздник чувствовался уже в Сочельник. Утром свободные от службы казаки собирались в храме. Стекались женщины с ребятишками, старики.

Никто не вводил никого в заблуждение. Все сознавали, что все уже кончено. Поскрипывая хромовыми сапогами через церковный двор беспечально и важно прошагал церковный регент Евлампий Хворостов.

В храме горели паникадилы, пахло ладаном, звучали голоса певчих: «Рождество Твое, Христе Боже наш, возсия мирови свет разума…»

Муренцов почувствовал, как теплая волна умиления потрясла и накрыла его душу. Раскрылись царские врата. И собравшиеся прихожане запели: «Царю небесный…»

Начиналась рождественская всенощная.

Были настежь открыты двери храма. Врывался морозный воздух, клубился и задувал пламя свечей. Затворить двери было невозможно. Не попавшие внутрь стояли на улице.

Храм сиял огнями. Началась лития. Раздвинулась плотная стена молящихся, и священник со служками прошел в притвор через весь храм.

Хор запел многократное «Господи помилуй». Переливались голоса певчих.

Несколько часов длилось всенощное бдение. Неспешно и невесомо лились молитвы, пелись тропари.

В храме было тихо и благостно. Люди по одному подходили к священникам.

Священники окончили помазание.

Кончилась всенощная, погасили свечи. Вот уже собрались уходить певчие. А молящиеся все не уходили.

Тогда священник произнес:

— Я сейчас скажу вам несколько слов, потом продолжу помазание.

Его глуховатый негромкий голос разносился по всему храму.

— Когда Христос призвал двенадцать учеников своих, Он дал им власть над нечистыми духами и сказал: «Я посылаю вас, как овец среди волков». То же скажу вам и я, братья мои.

Идите! Идите как шли рыцари Крестовых походов в бой против антихриста. Пусть будут отдавать вас в судилища и будут бить вас. Брат брата предаст на смерть, и отец — сына; и восстанут дети на родителей, и умертвят их и будете вы ненавидимы всеми. Не бойтесь убивающих тело, души же не могущих убить; а бойтесь более Того, Кто может и душу и тело погубить в геенне. Но претерпевший же до конца спасется.

И помните, что худой гражданин в своем Отечестве и для Отечества Небесного не годен.

После проникновенной проповеди казаки выходили на улицу, поздравляли друг друга с Рождеством Христовым.

В эскадронах были накрыты столы. Празднично светилась украшенная елка. Играли баянисты. Была гитара и даже скрипка. Пригласили женщин. Отплясывали с ними польки и вальсы. Между танцами как водится — щупали подвыпивших сербок и хорваток, лезли к ним в трусы. Те, не возражали. Окна для маскировки завесили шинелями.

Уже под утро подрались казаки третьего взвода Алексей Гукалов и приказной Кузнецов. Гукалов подбил Кузнецову левый глаз, тот в отместку расквасил ему нос.

Это был последнее Рождество 5го донского полка.

* * *

Фельдмаршал Вейхс не спрашивал за инциденты, зато строго спрашивал в случаях провала акций против партизан, и возлагал на дивизию сложные оперативные задачами. Их надо было выполнять, и командир 1й казачьей дивизии высказал свое мнение очень кратко:

«Пусть делают что хотят! Только бы работали!»

И мотались взад-вперед по Югославии казачьи сотни. Били конскими копытами балканскую землю и дороги. Ожесточались сердца. Все неохотнее стали брать в плен. Все чаще и чаще стали повторяться случаи случаи расправ над пленными.

Поджигались дома, где оказывали сопротивление. До последнего зернышка реквизировался фураж у семей партизан. Драли плетьми сербов и хорватов, мужчин и женщин.

Лояльность германского командования на грабежи и жестокость казаков объяснялись следующим: в борьбе с партизанами все соединения Вермахта и СС руководствовались «Особым циркуляром» обергруппенфюрера СС фон Дембах-Зелевски.

Этот документ предоставлял немецким военнослужащим право сжигать деревни, репрессировать местное население, выселять его из отдельных районов по своему усмотрению, расстреливать и вешать партизан без суда.

Но военное счастье переменчиво. В февраля произошел случай, который стал кровавым знаком предстоящей беды. Младший из братьев Усковых, Андрей, браташ, как его звали старшие братья, по приказу отделенного Смирнова убил пленного серба ножом. И казаки содрогнулись. Не по-христиански это было, резать безоружного человека, как скотину.

Возмездие пришло скоро. Через несколько дней волчья группа попала в засаду. Андрей Усков, накануне убивший пленного долго умирал в лесу, лежа с простреленным животом.

* * *

Через месяц в районе между селами Иванчаны и Вулкашинац, вышедшую ночью волчью группу засекла местная жительница.

В селе в это время находилась на отдыхе партизанская рота Вуйко. Предупрежденные о засаде партизаны на рассвете окружили балку, где пряталась группа. Начинало светать. В расступающейся темноте мелькнула голова в казачьей кубанке.