Обреченность
Шрифт:
Каждое утро на небо выкатывалось теплое ласковое солнышко
И в этой благодати, среди цветов и жужжания пчел — хотелось делать что-то радостное - ходить по траве босиком, петь. Или ладить что-нибудь по хозяйству, настраивать плуг, готовить к севу семена.
Огромный палаточный лагерь никак не напоминал военный лагерь. Мужчины гарцевали на лошадях, женщины развешивали белье, в траве играли дети.
Близ города расположились Казачье юнкерское училище, войсковая учебная команда, четыре сотни атаманского конного конвойного полка. Все казачьи строевые части, ведомства, управления
В городском отеле «Золотая рыбка» разместили генерала Доманова и начальника его штаба генерала Соломахина с женами.
Прибыл Андрей Григорьевич Шкуро. Восхищенные казаки встретили его с ликованием. Генерал Шкуро был кавалером британского ордена Бани и казаки надеялись, что он сможет повлиять на англичан.
* * *
Рядом с казаками 15 корпуса разбили лагерь около 5 тысяч кавказцев, входивших в состав Кавказского соединения войск СС.
Чеченцы, ингуши, дагестанцы, вооруженные немецкими автоматами, у каждого пистолет, нож, ленточки наград на мундирах. Горцы. Все как один дерзкие, дикие, отчаянно храбрые, бросающиеся в драку, не заботясь о последствиях. Прошедшие огонь, воду и стреляющие развалины Варшавы. Из чабанов превратившиеся в беспощадных волков.
Среди них не было ни одного русского, но зато у них были лучшие кони и самые красивые женщины.
Поздними вечерами горцы жгли костры, пели свои печальные песни или танцевали лезгинку.
Муренцов приехал в расположение кавказского полка попросить овса для коней эскадрона. Навстречу попалась группа немецких солдат. На них была свежая, без пятнышек, словно на смотр, форма с эмблемами зенитчиков.
Муренцов спросил по немецки долговязого горбоносого офицера с погонами лейтенанта.
— Где найти полкового командира?
Тот махнул рукой в сторону, ответил гортанным голосом, почему то по русски:
— Там... Канцелярия ходы!
Канцелярией служила обшарпанная, насквозь прокуренная комната в кирпичном, темном от времени сарае, отгороженная от коридора только досками. В комнате стояли - стол, два стула и койка. В углу лежало кавалерийское седло.
Невысокий, темноволосый офицер, копался в в бумагах.
На его серой черкеске, туго перетянутой в талии, матово блестели газыри, у пояса висел кинжал. Его рукоять была в серебре и убрана дорогими камнями.
Офицер бормотал:
— Где же этот проклятый список, чорт бы его побрал?
Мурецов покашлял в кулак.
— Разрешите, господин полковник?
Офицер стремительно поднял голову. Это был Арсен Борсоев.
Старые знакомые обнялись.
— Здравствуй, Барс. Ну как ты? Что собираешься делать?
— Помнишь! Помнишь, меня Серожа! Как видишь жив. Но возвращаться в Россию мне нэлзя. Мою семью выслали в Казахстан. Я честно воевал, рэзал. Наша не бэрет. Пойду к тем, чья берет. К амэриканцам! К англичанам!
Вспомнив встретившуюся ему группу немцев. Муренцов спросил, что у него делают немецкие зенитчики.
Борсоев махнул рукой, засмеялся.
— А-аааа! Это мои башибузуки-осетины разграбили немецкий склад, и переоделись
в немецкое обмундирование.Борсоев был по настоящему кавказский человек. Отчаянно храбрый. Веселый. Щедрый. Пел замечательно. Пристал к Муренцову.
— Серожа, что тебе подарить? Проси что хочешь, кроме жены и коня. Таков закон гор, против него не попрешь. Хочешь кинжал?
Муренцов махнул рукой и закурил сигарету.
— Спасибо Арсен. Вот когда все благополучно закончится и мы снова встретимся споешь мне свою песню.
При этих словах Борсоев молитвенно сложил руки.
— Аллах свидетель Серожа, спою. Обязательно спою!
* * *
Дни становились все жарче и жарче. Зеленели полоски садов на южных склонах гор. Мелко курчавилась зелень деревянной изгороди.
15й казачий кавалерийский корпус генерала фон Паннвица — около двадцати тысяч солдат и офицеров разместился в районе Фельдкирхен-Альтхофен.
Каждый день прибывали все новые и новые группы. Более или менее все разместились. Первое время британцы вели себя безукоризненно.
Продукты питания поставлял английский Красный Крест.
Казакам и офицерам разрешалось свободное перемещение в районе Клагенфурта.
Однажды утром в лагере появились листовки с призывом возвращаться в СССР. Ночью кто-то установил плакат, на котором была изображена женщина с распущенными волосами, в красной рубахе с простертыми руками и надписью: «Возвращайтесь домой казаки! Родина ждет».
И тут же под легким ветерком колыхалось красное полотнище транспаранта с надписью «Обманутым трудящимся советская власть не мстит».
Всех охватывали тревожные предчувствия, многие знали на своей шкуре, что Родина может простить, но советская власть- никогда!
Читали, вздыхали и шептались. Горькая казачья судьба, страшная и неумолимая как вражеский танк уже надвигалась, чтобы раздавить своими стальными гусеницами.
Приближались последние дни казачьей свободы и самого казачества.
* * *
27 мая командиру 1й дивизии полковнику Вагнеру приказали переместить своих людей в лагерь около Вайтенсфельда, и британский офицер дал ему понять, что со дня на день ожидается репатриация. На утренней заре построилась почти вся дивизия.
Полковник Вагнер объявил всем, что слагает с себя командование 1й казачьей дивизией и отныне каждый должен самостоятельно позаботиться о своей судьбе.
Командование дивизией принял полковник Сукало.
С группой немецких офицеров полковник Константин Вагнер перешел через Альпы и вернулся в Германию.
* * *
Ранним майским утром Гельмут фон Панвиц поднялся с постели. Вытащил из-под кровати пыльный чемодан. Достал из ящика стола коробку с наградами.
Выдача СССР ему не грозила — он был генералом вермахта и ялтинские соглашения о выдаче на него не распространялись.
Как обычно не спеша брился, когда вдруг наверху хлопнула двери спальни и в ванную комнату вбежала жена, непричесанная, полуодетая, растерянная.