Обреченные на гибель (Преображение России - 1)

Громко говорили все кругом, однако яснее и отчетливей все-таки было то, что капитан Сутормин, подмигивая, пытался втолковать Караманову:

– По полевому уставу, брратец ты мой, - да не по старому, какой ты в юнкерском учил, а по новому, от прошлого года, никакого прикрытия к обозу первого разряда не полагается, а Кубарев взял у меня взвод на прикрытие!.. Понял?!

– Разве не полагается?
– спрашивал Караманов.

– Ага!.. Я, бррат, знал ведь, что ты не знаешь!

– А на черта мне это знать?.. Обоз полковой, а не ротный...

Поручик отозвался тоже:

– Не полагается днем, - это так, согласен... А ночное движение... в уставе не сказано...

Подскочивший к столику солдат-буфетный помешал Сутормину установить точно насчет ночных движений и прикрытия: нужно было заказать цвибельклопс на четверых, - и поручик добавил, небрежно утюжа усы:

– А у нас в роте чуть солдат не утонул, черт его знает...

– Ну уж, ну, у-то-нул!
– скривил нос Караманов.

– Факт!.. В колодезь упал... Дозорный один...

– До-зор-ный!.. И вытащили?..

– Да колодезь был полный, а шейка, понимаешь ли, узенькая... сам вылез... болван, черт его знает!.. Ну уж мокрый шел, как... бредень!..

И очень довольный, что рассказал занятное так складно, поручик Шорохов посмотрел улыбаясь не только на всех за своим столом, но и на генерала под люстрой.

Цвибельклопс был любимое и дежурное блюдо в полку, - его не пришлось ждать долго, и когда он задымился на столе, Иван Васильич пригляделся несмело к остальным троим и сказал очень для всех неожиданно:

– Может быть... водочки возьмем... графинчик?

– Ого, доктор!.. Брраво, эскулап!.. Угощаете?
– подхватил Сутормин.

– Я?.. Да... Отчего же...

– В кои-то веки!
– повеселел Караманов.

А Сутормин умиленно положил руку на руку Ивана Васильича, рассыпал свое: "Ррракальство!" - и подмигнул левым глазом.

Но тут Шорохов, сидевший лицом ко входной в собрание двери, протянул командно, как на ученье:

– Ка-ва-лерия... с фронта!

И все оглянулись на дверь, куда он смотрел, и, озадаченно открывши рот, полуподнявшись, увидел Иван Васильич вошедшего в зал полковника Ревашова: колыхался в дыму синем, брякая шпорами, и вот подошел прямо к тому месту стола, где сидел генерал.

Совершенно выпрямился было Иван Васильич, но кинул ему насмешливо Караманов:

– А кто вам командовал "встать", доктор?.. Можете не беспокоиться!..

Но, и садясь, следил Иван Васильич, как здоровался с генералом и Корном и Черепановым Ревашов и как раздвинулась розетка около Горбацкого, чтобы усадить гостя.

– Он с рапортом, как начальник гарнизона, или так?
– спросил несмело Иван Васильич Караманова.

– Если бы с рапортом, - мы бы для приличия тоже встали, - ответил тот, а Сутормин добавил:

– Он за ним посылал, кажется, - Горбацкий... Он ему по жене покойной какая-то вода на киселе...

– Десятая, - догадался Шорохов.

Из принесенного солдатом графинчика выпил Иван Васильич еще две рюмки, пробормотавши после второй:

– Чувствую как будто озноб маленький... а спирт - он все-таки согревает...

– Браво, эскулапия!
– подмигнул Сутормин, и Иван Васильич вспомнил вдруг, что капитан этот тоже имеет дочь-гимназистку, и спросил зачем-то совершенно неожиданно для Сутормина:

– Как ваша девочка?.. Помню ее... видел... славная такая...

– У меня их две... Вы о которой?
– удивился вопросу капитан.

– О старшей это я, о старшей, - сконфузился было, но тут же оправился Иван Васильич.

– Старшая - Катя, а младшая - Варя... Что же им?.. Цветут и благоухают... Тянут с папаши соки...

– Старшая?

– Да и младшая тоже не отстает...

– А она в каком же классе... Катя?

– Да ведь в одном, кажется, с вашей... в шестом... Ррракальство, графинчик наш мал и ничтожен!.. Болтается одна рюмка на дне!

– И той нет!
– сказал Караманов, налил себе и поспешно выпил.

На одну минуту, видя, что не знает Сутормин и никто за столом о Еле (да и откуда они могли бы узнать?), на одну минуту всего хотелось забыться Ивану Васильичу, и повторил он по-отцовски благодушно, что сказал бравый капитан с подмигом левого глаза:

– Да-а... тянут соки!.. Тянут... Это так!..
– но не выдержал и минуты забытья.

С Колей было не то... Уволен из гимназии за брошюрки, арестован потом - сидит в тюрьме, ждет высылки куда-то, - не хорошо, но не стыдно, как с Елей!.. Не зря зеленое лицо и глаза красные были у Володи. Некогда было и спросить о Зинаиде Ефимовне: прибежал белобрысый солдатик с потным носом и погнал на разнос к генералу, - но ведь у нее такое плохое сердце, и она тоже не спала ночь - стерегла дочку со своим старым башмаком в кармане...

Ревашов пришелся задом к их столику, и Иван Васильич когда бы ни отрывал глаза от своих в его сторону, - все видел безволосый, гладкий, прочный шар его головы, налитую красную шею и толстую спину, плотно обтянутую мундиром.

Со всех сторон говорили громко, гул от голосов стоял в зале, но только туда, под люстру тянулось ухо, только там говорилось что-то для него значительное, важное... и страшное.

Вот захохотал раскатисто Ревашов на какую-то шутку генерала, конечно - кого же еще? Черепанов не мог бы пошутить, - не умел, а Кубареву шутить при генерале было бы неприлично...
– как, отвалившись, плотно упер он толстую спину в спинку стула!.. Вот-вот не выдержит, - треснет и расскочится легкий венский стул!..

Иван Васильич раза два провел ладонью по волосам и, когда почувствовал, что сидеть уж больше не может, отставил от себя тарелку с цвибельклопсом и поднялся.

Мимо столиков нетвердой своей вообще, а теперь, после водки, еще более вихляющейся походкой, продвинулся Иван Васильич к большому столу, к люстре, под бородавчатые генеральские глаза и стал перед красной шеей, толстой спиной и гладкой головой, похожей на шар...

Стал на момент, на два, но уж почувствовал огромную неловкость оттого, что стоит здесь неизвестно зачем, и, наклонившись срыву, сзади, к уху Ревашова, - к плоскому яркому уху, волосатому внутри, - сказал шепотом:

– Я... изумлен, полковник!

Он шел сюда не с тем, - он думал, что просто зайдет несколько сбоку между Ревашовым и Ельцом и скажет первому вслух и отчетливо: "Вы мерзавец!..", но сказалось почему-то это вот - "Я изумлен" - на ухо и шепотом.

Однако и этого было достаточно, чтобы ошеломленно обернулась гладкая, как шар, голова и, тужась, толстая спина поднялась над спинкой стула.

– Доктор Худолей?.. Здравствуйте!
– вполголоса сказал Ревашов и протянул руку.