Обреченный на смерть

Возницы были не обычные, которых торопецкий купец брал с собою в дорогу. В них вошел весь первый десяток телохранителей, оружие везли с собой, благо хватало на каждого пистолей или фузей. Да и ножей было по нескольку — орудовали ими в этом мире как спецназовцы в той, а может и лучше. Многих ухваток, какие можно использовать в схватке Алексей просто не знал, а потому не сомневался, что если пойдет резня, то любому противнику мало не покажется.

Сам царевич являлся «купецким приказчиком», как и капитан — в образ пришлось входить пару суток в Торопце, даже день помогать торговать в лавке настоящему продавцу. И только тут Алексей осознал, как ведутся продажи, когда целью является желание сбыть неликвидный товар покупателю по пристойной цене. И как уходят от налогов, а ведь здесь фискальная служба была намного более дотошной, чем в его мире, старательно добиваясь, чтобы у верноподданных в карманах было как можно меньше денег.

Сам город, расположенный в болотно-озерном краю понравился — пара тысяч жителей, было трудно представить, как двадцать лет тому назад в него буквально вбили на постой пять стрелецких полков. От жизни в таком захолустье озверели сами стрельцы, не поучавшие положенных им денег и кормовых. В каждый двор поселялось полторы сотни стрельцов, от житья с которыми взвыли хозяева. Кормовых денег в размере десяти алтынов и четыре деньги едва хватало на две недели — дороговизна была страшенная.

После долгой службы в Азове стрельцов отправили прямо сюда, им запретили приходить в Москву, хотя это было вопреки правилам и сложившимся традициям. Ведь находились на службе год, после которого служивые распускались по слободам для отдыха и «прокормления». А тут на целых три года растянулась их служба — гибли при осаде Азова, терпели лишения в походе, умирали от болезней, падали без сил, когда волокли струги по Донну против течения, и в конце их загнали в Торопец, как в тюрьму, лишив денег и пропитания, отказавшись заменить несчастным одежду.

Так что, если разобраться в этом деле спокойно, то царь и его сановники сделали все от себя возможное, чтобы мятеж обязательно произошел. Для чего всячески провоцировали и утесняли стрельцов — а ведь до окончания Великого Поста 1698 года они лишь униженно просили выдать им все положенное. Но чаша терпения понемногу переполнилась, и долго сдерживаемый гнев выплеснулся наружу.

И восстало не четыре полка — Федора Колзакова, Ивана Черного, Афанасия Чубарова и Тихона Гунтертмарка, как было описано в романе Алексея Толстого, а пять — на постое находились и две сотни из сводного полка Головина — всех вместе примерно две с половиной тысячи стрельцов. Мятежники дошли до Ново-Иерусалимского монастыря, где были встречены «потешными» гвардейцами, солдатами Бутырского и Лефортовского полков, дворянской конницей, которую смогли ополчить. И при тройном перевесе в силах, да еще имея 25 пушек — правительственные войска целый час не могли сломить сопротивление стрельцов, у которых было ничтожное количество пороха. Потеряв убитыми и раненными более шести десятков человек, оставшись без пороха, фактически обезоруженные и морально сломленные поражением, стрельцы стали разбегаться — их ловили и связывали.

И начался сыск — 56 «пущих заводчика» повешены, семь десятков отправлены в Преображенский Приказ под пытки, полторы сотни нещадно выдраны кнутом. А почти две тысячи сдавшихся стрельцов отправлены в тюрьмы по дальним гарнизонам, городам и монастырям, где умирали десятками от голода и жестокого обращения.

В августе Петр вернулся из-за границы и показал недовольство — царь считал, что со стрельцами обошлись «милосердно». В Преображенское начали свозить оставшихся в живых мятежников — несчастных набралось свыше тысячи семисот человек. Их распределяли по 14-ти «застенкам» Преображенского — палачи пытали свои жертвы круглосуточно, при свете факелов. Сам царь проводил дознание, зачастую применяя раскаленное железо и собственноручно умучивая бедолаг. Одновременно измывались и жестоко пытали стрелецких женок — крича от боли, они давали показания на мужей, но это их не спасало. Били и терзали стрельчих нещадно, и не один десяток женщин умерли от жестоких истязаний.

В конце сентября на Красной площади начались массовые казни, которые продолжались весь октябрь. Они обставлялись торжественно — сам царь готовил сей мрачный ритуал. Палачами на этом празднике «смерти» сделал бояр и собственных приближенных — те не столько казнили свои жертвы, сколько мучали — многим приходилось полдесятка раз бить лезвием секиры, и все не могли попасть по шее. Стрельцы криком умоляли таких мучителей добить их из милосердия.

Но больше всего досталось тем, кого оговорили под пытками — их колесовали, раздробив ноги и руки и оставив лежать. Эти стрельцы умирали больше суток, не в силах кричать от боли, они только жалобно стонали, и их хрипение слышало ночью многие горожане.

Всего казнили в центре Москвы свыше одной тысячи мятежников, причем многих самыми изуверскими способами. Еще шесть сотен выдрали кнутом без всякой жалости, клеймили, выдрали языки раскаленными клещами — то было «милосердие». Почти две сотни стрельцов повесили перед стенами Новодевичьего монастыря, перед окнами кельи, в которой заточили царевну Софьи, которая померла через пять лет.

Петр Алексеевич на все эти казни взирал каждый раз с удобного креслица — устал «надежа-государь», ведь пытал многих сам, а пятерым отсек головы, показав возросшее умение «царя-плотника»…

— Характерно, что кровавые труды моего «папеньки» и его патологическую жестокость всегда оправдывали — тяжелое детство у ребенка, всегда в трудах и заботах, пьянках и казнях. Зато какую державу на славу отгрохал, какую столицу, есть чем гордиться!

Алексей Петрович хмыкнул, размышляя вслух сам с собою, благо его никто не мог подслушать.

— И мало кто задавался вопросом — что цена этому разорение страны, введение крепостного рабства на долгих полтора века, и вырытая им пропасть глубочайшей вражды между дворянством и всем остальным народом, которая в конечном итоге и привела к революции и гражданской войне. И потомки рабовладельцев хлебнули чашку дерьма, что заслужили их предки — князья водители такси в Париже, графини дешевые проститутки. Это те, кто сбежать успел — остальных под нож пустили. Бумерангом вернулись народные беды, ими устроенные. А началось все со стрелецкой казни!

Царевич задумался, подняв воротник тулупа — стало намного теплее, сытые лошадки шли ходко, волоча тяжело нагруженные сани. Вдали показались стены Старицка — конечной цели путешествия.

— Пока время не упущено, нужно сделать все возможное и невозможное тоже, чтобы засыпать трещину. Если она разрастется и превратится в пропасть, тогда ее не перепрыгнешь, история просто повторится…

Глава 16

«Авантюра, но иного варианта просто нет. Риск чудовищный, провал может быть в любой момент, если клювом прощелкаю. Доносчики ведь не дремлют — если им четверть имущества за верный донос от фискалов полагается, на тех, кто уклоняется от уплаты податей, то в моем случае златом-серебром с ног до головы осыплют!

И во что я ввязался?!

Сидел бы тихо за границей, дали бы мне замок, кормил бы лебедей в пруду, а по утрам пил кофий из чашки. И коньячок бы прихлебывал — не думаю, что французского короля «жаба» задавила бы от подарка пары бочек. Съездил бы в Италию — никогда ведь не был за границей, посмотрел бы на мир собственными глазами».

Алексей прошелся по келье, запахнул епанчу — в каменном мешке было холодно, и даже подумать о том, как тяжко приходится тут монахам зимой, становилось жутко. Но ведь жили как-то, проводя день в молитвах и трудах. Но страха перед разговором не имелось, даже опасений — вместе с ним приехало двенадцать человек, хорошо вооруженных. Причем, умеющих владеть пистолетом и шпагой, ножом и фузеей. Не боящиеся врага — многие с ног до головы кровушкой закапаны. Даже ему самому пришлось в этом чужом, пока чужом, для него мире убивать. И ведь ничего — по ночам покойник не снился, мальчики кровавые перед глазами не бегали, и вообще, что странно — никаких угрызений совести.

— На войне как на войне, — негромко произнес Алексей, поглаживая рукояти двух пистолетов, и чувствую на боку тяжесть шпаги. Владеть последней он только начал учиться — Никита оказался отличным тренером, и первым делом научил делать выпады, и поставил всего два приема защиты. Убогий арсенал, честно говоря, но лучше именно их довести до полного автоматизма. Случись что, то действовать придется уже на рефлексах, не думая. Хотя больше приходилось рассчитывать на пистолеты, благо стрелять умел и здесь навыки восстановил.

— А ля герр ком а ля герр!

Полюбившуюся фразу Алексей повторил на французском языке, как она приведена в книге, которой он перед армией зачитывался до упоения, а фильм одноименный смотрел с десяток раз.

Личина приказчика уже была сброшена — он стал драгунским офицером, как пятеро его спутников, благо обмундирование имелось, много чего можно купить, имелись бы деньги.

Небольшая воинская команда никого не удивит — таких много на российских дорогах по смутным нынешним временам. Или разбойников ловят, неимоверно расплодившихся, либо недоимки с крестьян выколачивают, а могут и по именному повелению ехать. А такое имелось, подложное насквозь, но с приделанной на витом шнуре подлинной печатью. Хватило ума срезать обе с отцовских писем в ларце, и подпись «родительскую» запомнить, и даже с нее образец взять для пробы пера, так сказать.