Обретение крыльев

Мы с ним повздорили при первой же встрече. Да, я ушла тогда прочь от дома, чтобы показать, что мне ни к чему глазеть на их страсти. На улице было полно народу – здесь жили все, от свободных чернокожих до мэра и губернатора. Навстречу мне шла белая женщина, я поступила как обычно – отшагнула в сторону, давая дорогу. Это закон, уступать дорогу на улице необходимо, но тут появился Денмарк Визи, кипящий от гнева, а за ним – испуганная матушка. Он схватил меня за руку и закричал:

– Ты такой хочешь стать? Человеком, который отступает в сторону? Который готов всюду унижаться?

Мне хотелось сказать: «Убери руки. Ты ничего про меня не знаешь. Я купаюсь в медной ванне, а от тебя смердит». Воздух вокруг меня сгустился, в горле стоял ком.

– Дай мне пройти, – выдавила я.

– Убери от нее руки, – сладким голосом произнесла стоящая за ним матушка.

Он разжал пальцы:

– Чтобы я больше этого не видел.

И улыбнулся. Матушка тоже улыбнулась.

Мы пошли домой и не разговаривали по дороге.

В доме Гримке дверь в библиотеку была открыта, комната пустовала. Я вошла и стала вертеть глобус. Он скрипел, как ноготь, которым водишь по грифельной доске, а я рассматривала страны. Дания была не рядом с Францией, между ними располагалась Пруссия. Глядя на глобус, я поняла, почему мама выбрала этого мужчину. Он видел столько интересных мест, и она загорелась желанием тоже взглянуть на них.

Сара

Нина нашла выход! Заявила, что недостатки моей речи можно исправить, если месить язык так, как обычно месят тесто. Эта девчушка была настоящим первооткрывателем. Все лето и начало осени она слушала мои вымученные фразы и решила, что пора сформировать у меня на языке правильный бугорок, чтобы слова набухали и поднимались легко, как дрожжи. Ей было шесть с половиной лет.

Если уж перед Ниной стояла какая-то задача, она не отступала, пока не находила решения. Они могли быть нелепыми, но поразительно оригинальными. Не желая подавлять ее потрясающие способности, я высовывала язык и разрешала ей ухватить его, как я надеялась, чистым полотенцем.

Эксперимент проводился на веранде второго этажа. Я сидела на качелях, вывернув шею, открыв рот и выпучив глаза – как прожорливый птенец в ожидании червяка, хотя любому наблюдателю показалось бы, что червяка скорее извлекают, чем засовывают.

Над бухтой огромным желтком вставало осеннее солнце. Краем глаза я видела, как отражается на воде его сияние, острым клином уходя к острову Салливан. Во время конных прогулок, довольно напряженных, мы с мистером Уильямсом скакали вдоль береговой линии. Напряженных, потому что я почти не открывала рта, боясь отбить у него желание ухаживать за заикой. Тем не менее он продолжал приглашать меня, и начиная с июня, после возвращения из Белмонта, мы виделись пять раз. От каждого свидания я ожидала, что оно окажется последним. Мы с Ниной очень тонко чувствовали друг друга, и я думаю, мои страхи передавались и ей. И она решительно настроилась вылечить меня.

Схватив мой язык, она нажимала на него и тянула. В ответ он извивался, как щупальце осьминога.

– Твой язык какой-то неподдающийся, – вздохнула сестра.

Неподдающийся! Откуда маленький гений брал эти слова? Я учила ее читать, как когда-то Подарочка, но точно знала: этого слова мы не проходили.

– И ты сдерживаешь дыхание, – добавила она. – Дыши. Постарайся расслабиться.

Она вела себя как командирша. У нее уже сейчас было больше властности и уверенности в себе, чем у меня.

– …Постараюсь, – промямлила я.

Хотя на самом деле я не старалась, просто закрыла глаза и глубоко задышала. Вообразила себе яркую воду в гавани, а потом – воду из ванны Подарочка, низвергающуюся лентой с края веранды. Почувствовала, как язык под пальцами Нины становится мягким и расслабленным.

Не знаю, сколько времени Нина трудилась над моим языком. Я совершенно потерялась в потоках воды. Наконец я услышала:

– Повторяй за мной: «Крошка Вилли-Винки».

– Крошка Вилли-Винки, – повторила я без запинки.

Эта странная интерлюдия на веранде принесла мне не исцеление, но что-то очень близкое к нему и не имела ничего общего со своеобразным массажем языка Нины. Дело было в дыхании, расслаблении и воображаемой воде.

С тех пор, едва начав заикаться, я закрывала глаза, глубоко дышала и представляла себе водопад из ванны. Видела, как вода льется и льется, и, открыв глаза, начинала легко говорить, иногда часами.

* * *

В ноябре мне исполнилось девятнадцать, о чем лишний раз не говорилось, если не считать материнских напоминаний за завтраком о моем наиболее благоприятном для замужества возрасте. Шла подготовка к зимнему сезону, каждую неделю устраивались примерки, и, по сути, только в это время я общалась с Подарочком. Она дни напролет шила в комнате Шарлотты или – в теплые дни – под дубом. Все эти месяцы между нами стояло происшествие с ванной, хотя Подарочку, похоже, было совсем не стыдно. Скорей наоборот, она, наверное, ощущала себя человеком, поднявшимся до высот. Во время примерок моих новых платьев Подарочек пела. Я стояла на возвышении, медленно поворачивалась и размышляла над смыслом ее песен, чтобы не разговаривать. И меня это устраивало.

Однажды в январе отец и мои старшие братья собрались в библиотеке. Дверь осталась открытой, и я из коридора видела, как отец потирает руки у огня – ночью пришли первые зимние заморозки, и Томфри разжег камины, – а Томас, Джон и Фредерик жестикулируют и вьются около него, словно мотыльки в свете лампы. Фредерик, недавно закончивший Йель и вслед за Томасом начавший адвокатскую практику, ударил кулаком по ладони:

– Как они посмели? Как только посмели?

– Мы организуем защиту, – сказал Томас. – Не волнуйтесь, отец, нас не одолеют – я вам обещаю.

«Кто-то причинил отцу зло?» Я приблизилась, но мало что поняла из их дискуссии. Они говорили о каком-то произволе, не называя его. Клялись защитить, но от чего? Через раскрытую дверь я увидела, как они подошли к письменному столу и склонились над какой-то бумагой. Тыкали пальцами в строчки документа и переговаривались важными голосами. Я наблюдала за ними, и во мне просыпалось жадное стремление занять свое место в мире, принять участие в деятельности братьев. Сколько лет прошло с тех пор, как я выбросила серебряную пуговицу?

Вдруг рассердившись, я отошла от двери. Мне было жаль отца. Ему причинили зло, и ради него сыновья были готовы свернуть горы, в то время как их жены, мать и сестры не имели никаких прав, даже в отношении собственных детей. Мы не могли голосовать, давать показания в суде или составить завещание – поскольку не владели ничем, что можно было бы передать по наследству. Почему мужчины клана Гримке не собираются вместе, чтобы защитить наши права?

* * *

Мой гнев утих, но я оставалась в неведении в течение всей недели. Дни тянулись бесконечно. Мама не выходила из комнаты, страдая от мигрени, а Томас отказывался отвечать на вопросы, говорил, что это дело отца, а не его. Новости я узнала на салонном концерте, устроенном на плантации к северо-западу от города.

Мы с Мэри приехали на плантацию в вечерних сумерках. Наш экипаж встретила стайка павлинов, разгуливающих по парку с единственной целью – украшать. В свете уходящего дня их перья красиво отливали голубым, однако попытки птиц взлететь показались мне достойными жалости.

Концерт уже начался. Берк вскочил со своего места и тепло приветствовал меня. Он выглядел потрясающе в длинном светло-вишневом жилете и шелковом костюме.

– Я волновался, что вы не придете, – прошептал он и быстро повел меня к свободному стулу рядом с собой.