Обретение крыльев
Шрифт:
– Этот может выстрелить на предохранителе. Видишь пусковую пружину курка? Она испорчена.
– Смотри, чтобы головка шомпола сидела туго и не было ржавчины.
Когда я оказалась позади бочонков с порохом, вне поля зрения стражников, дышать стало легче. Я достала метелку из перьев. Переходя от одного к другому, сметала пыль с ящиков, каждый раз оглядываясь через плечо, прежде чем заглянуть под крышку. Я обнаружила коровьи рога с кожаными ремешками. Связку железных наручников. Свинцовые бруски. Кусочки тонкого шнура, как я думала – запалы. Но никаких форм для отливки пуль.
Потом заметила
Послышался топот сапог. Я схватила метелку, и перья, как живые, заколыхались в дрожащей руке.
Стражник завопил на меня:
– Что за шум?
– Вон тот барабан упал.
Он прищурил глаза:
– Ты не Хильда.
– Да, она заболела. Я ее замещаю.
У него в руке был длинный металлический прут из мушкета. Он указал им на барабан:
– Нам здесь не нужны такие непорядки!
– Да, сэр. Я буду осторожна.
Он вернулся к работе, но сердце у меня колотилось как бешеное.
Я открыла ящик, к которому был прислонен барабан, внутри оказалось примерно десять форм для отливки пуль. Осторожно, чтобы не звякнули, я вытащила две и засунула в корзину под тряпки.
Потом обмела паутину и смазала маслом стойки с ружьями. Закончив уборку, собрала вещи и постучала в дверь.
– Не забудь про уборную, – сказал охранник, стоящий у двери, и показал на заднюю часть арсенала.
Я направилась туда, но прошла мимо и двинулась к выходу.
Вечером дома я нашла у себя в волосах обрывки паутины. Я взяла полотенце и обтерла все тело, потом улеглась поверх лоскутного одеяла преданий, вспоминая улыбку на лице Денмарка, когда я пришла к нему и вынула из корзины форму для отливки пуль. А когда достала вторую, он хлопнул себя по ноге и заявил:
– Ты, пожалуй, лучший мой помощник.
Я хотела уснуть, но сон не шел, и я вышла из дома, уселась на ступенях заднего крыльца. Во дворе было тихо. Я посмотрела на каморку над каретным сараем, спрашивая себя, искал ли меня Гудис после ужина. Он, должно быть, спал. Денмарк тоже. Одна я бодрствовала, размышляя о тигле на конце формы для отливки, в который льют свинец. Сколько человек убьют эти пули? Я могла сегодня пройти по улице мимо одного из них. А завтра – мимо другого. Могла бы пройти мимо сотни людей, которые умрут из-за меня.
Высоко в небе висела круглая белая луна. Она казалась совсем маленькой, способной поместиться в тигель формы для отливки пуль. Вот о чем я мечтала – чтобы луна была там вместо свинца.
Сара
Я приехала в Чарльстон в своем лучшем квакерском наряде – скромном сером платье с плоским белым воротничком и подходящим капором, само смирение. Перед отъездом из Филадельфии меня официально приняли в квакерскую церковь. Испытание завершилось. Я стала одной из них.
Увидев меня по прошествии более чем года, мать подставила щеку для поцелуя со словами:
– Вижу, ты вернулась квакершей. Право, Сара, как ты можешь показываться в Чарльстоне в подобной одежде?
Мне тоже не нравился мой наряд, но он, по крайней мере, шился из шерсти и не требовал рабского труда. Мы,
квакеры, бойкотировали южный хлопок. «Мы, квакеры» – как непривычно это звучало.Я постаралась улыбнуться и не придавать значения ворчанию матери, еще не вполне уловив ее мотивы.
– Вот как ты меня встречаешь. Ты ведь скучала по мне, правда?
Она сидела на том же месте, где я видела ее в последний раз, – у окна в кресле с высокой спинкой и обивкой из потускневшей золотой парчи. На ней было то же черное платье, а на коленях лежала адская трость с золотым набалдашником. Создавалось впечатление, что она сидит здесь с самого моего отъезда. Казалось, она такая же, как прежде, только более неряшливая. Кожа шеи висела над воротником складками, как у черепахи, и волосы на лбу обтрепались, как край тряпки.
– Разумеется, я скучала по тебе, дорогая. Без тебя страдало все семейство и слуги, но нельзя появляться на людях в таком наряде. Тебя примут за квакершу, а здесь хорошо известны их антирабовладельческие взгляды.
Об этом я не подумала. Я провела ладонями по бокам юбки, испытав вдруг нежность к тусклому платью.
С порога послышался голос:
– Если это и есть твое отвратительное платье, я закажу себе такое же.
Нина. Как она изменилась! Переросла меня на несколько дюймов. Черные волосы откинуты назад, высокие скулы, густые брови и черные глаза. Моя сестра превратилась в роковую красавицу.
Она обвила мою шею руками:
– Ты больше никогда отсюда не уедешь.
Пока мы обнимались, мама пробормотала себе под нос:
– В кои-то веки мы с ребенком в чем-то согласны.
Мы с Ниной рассмеялись, и, как ни странно, мама тоже, и на меня нахлынула какая-то детская радость.
– …Только посмотрите на нее. – Я взяла в ладони Нинино лицо.
Глаза матери заскользили от воротника моего платья к подолу и обратно.
– Я не шучу насчет платья, Сара. Дом одной квакерской семьи здесь забросали тухлыми яйцами. Об этом вчера писали в «Меркьюри». Скажи ей, Нина. Объясни сестре, что жители Чарльстона будут не в восторге от ее нарядов.
Нина вздохнула:
– По городу ходят слухи о бунте рабов.
– …Бунт?
– Пустая болтовня, – заметила мать, – но люди взвинчены.
– Если верить слухам, – продолжила Нина, – рабы собираются выйти на улицы, поубивать белых и сжечь город.
У меня мурашки забегали по спине.
– После резни и поджогов они, вероятно, ограбят государственный банк, а затем уведут лошадей из городской конюшни или захватят в гавани корабли и отплывут на Гаити.
Мать негромко хмыкнула:
– Возможно ли, чтобы негры разработали столь сложный план?
У меня сердце оборвалось. Я вполне могла себе это представить. Не саму резню – такого мое сердце постичь не способно. В Чарльстоне рабов больше, чем белых, и почему бы им не составить план освобождения? Для успеха он должен быть тщательно продуманным и дерзким. И обязательно жестоким.
Я в раздумье сложила ладони перед грудью, словно молилась:
– …Боже милосердный.
– Нельзя же воспринимать это всерьез, – одернула меня Нина. – В Эджфилде происходило подобное, помните? Белые поверили, что их поубивают ночью в постели. Поднялась настоящая истерия.