Обрученные судьбой
Шрифт:
И ее он явно избегал. Уходил от праздных разговоров, которыми хотела себя занять в дороге Ксения, отвечал исключительно на вопросы о дороге или о времени пути. Он и обычно был немногословен, отвечал односложно на вопросы, и редко когда его речи были длинны, но отчего-то именно сейчас это так злило Ксению, тем паче ей хотелось забыть о том, что оставляла она за своей спиной в Заславе, чему свидетельницей стала. Да Марыся никак не давала это сделать: только и говорила, что о свадьбе, о невесте, роскошный наряд которой, блестевший в лучах солнца, так поразил ее, о пане ординате. И конечно, не могла не вспоминать о той страшной истории, что рассказала им жена рандаря.
В конце концов, Ксения не смогла выдержать этой пытки, которой подвергала ее Марыся
И в обратной дороге Господь явно благоволил к путникам. Потому как едва они успели пересечь ворота двора пана Смирца, как с неба хлынул дождь, за плотной стеной которого даже на расстоянии вытянутой руки было трудно разобрать происходящее. Збыня, довольная скорым возвращением пани и своей Марыси, хлопотала над Ксенией, как курица над своими цыплятами: принесла горячего травяного отвара («Пейте, пейте, пани, для дитя то гоже!»), укутала плечи теплыми платками из пушистой на ощупь шерсти, подложила под ноги горячие камни, чтобы отогреть заледеневшие от осеннего холода ноги пани. После, позаботившись о дочери хозяина, ушла к себе в спаленку окнами на задний двор, как и положено холопке, чтобы послужить дочери, а заодно и выведать у той, куда пани так спешно уехала, что та видела в дороге, кого встречала.
Ксении было некомфортно оставаться одной с Лешко, которого Збыня усадила за стол вместе с пани за горячий обед, что тут же достала из печи, едва усталые путники перешагнули порог. И хотя он молчал, как обычно, ел, не поднимая глаз на нее, сидевшую напротив, словно его и не было в гриднице, она как никогда ранее ощущала его присутствие тут, возле себя. Быть может, оттого что Лешко был широкоплеч, занял почти треть длинного стола гридницы.
А быть может, оттого что ей было впервые неловко остаться наедине с ним после того, как помогая ей идти по двору через дождь, ведя ее за руку, он вдруг украдкой погладил тыльную сторону ее ладони.
Или ей это показалось, думала Ксения, не в силах оторвать взгляда от его черноволосой макушки, что склонилась над столом. Кто ведает, вдруг этот жест был случаен? Обычно она чувствовала по наитию, что люба мужчине, определяя то по выражению глаз, по случайным жестам или голосу. Тут же не было ничего, что могло бы указать на возможную симпатию к ней вечно угрюмого Лешко. Он всегда был предельно вежлив с ней, никогда не задерживал на ней взгляд долее положенного, никогда не пытался коснуться ее лишний раз, когда обучал ее езде на лошади.
А потом она задумалась вдруг совсем о другом, глядя на черные волосы сидящего напротив шляхтича. Эта гридница была так похожа на ту большую комнату в Белобродах — те же стены с развешанным на них оружием, та же побеленная печь в углу, тот же широкий стол под льняной скатертью. Ксении привиделось, что она снова вернулась в те дни перед Адвентом, когда убежав от всего света и закрывшись от всех в вотчине, они были так счастливы с Владиславом. Это именно его голова склонилась над миской с горячей похлебкой, это именно его руки отрывают от ломтя хлеба куски поменьше, чтобы смочить их в ароматном вареве да отправить в рот. Вот сейчас он поднимет голову, улыбнется ей — широко раздвигая губы, пуская тем самым от уголков глаз десятки мелких морщинок. На его губах останутся крошки хлеба, и она, нагнувшись над столом, смахнет их пальцами, а Владислав тут же поймает их в плен, как делал то обычно при ее жесте, прижмет к своим губам, таким горячим от похлебки. И она расскажет ему, что невольно заснула наяву, что видела страшный сон — они разлучены, и он повел под венец совсем другую женщину, а она обречена растить их дитя
вдали от него, тщательно оберегая эту тайну.Ксения не сразу поняла, что уже давно смотрит не на макушку Лешко, а в его карие глаза, что он уже давно поднял голову и наблюдает за ней пристально, словно читает по ее лицу мысли, что в голове ее крутятся в этот момент. Смутилась от его прямого взгляда, покраснела, но глаз не отвела в сторону, осознавая, что если так поступит, то слабость свою покажет, а быть перед кем-либо слабой ныне она не желала. И Лешко своих очей не отвел в сторону, так и смотрел на нее.
За шумом дождя, что шелестел по крыше да двор щедро поливал, барабаня тяжелыми каплями по настилу перед крыльцом, они не услышали, как подъехала к дому колымага. Стукнула в дверь в сенях, в гридницу буквально влетела Эльжбета. Застыла на пороге, глядя на Ксению, прижимая руку к груди. Разорвалась та незримая связь, что вдруг образовалась между ней и Лешко. Позднее, уже лежа в тиши своей спаленки, Ксения будет долго думать о том мороке, который вдруг на нее напал, что даже глаз не сумела отвести от пристального взгляда Лешко. Но мысли о том, что волколак тот, гнала от себя — Владислава тоже звали дьяволом из-за темных глаз и порой такого тяжелого взгляда, но она-то как никто другой знала, что тот человек из плоти и крови, а не бесовское порождение.
— Ты была там? — глухо проговорила от двери Эльжбета, а потом резко шагнула в гридницу, шурша длинными юбками. — Ты была там, верно?
— И как видишь, вернулась обратно, — коротко проговорила Ксения, а потом стала бочком, придерживая выпирающий живот, выбираться из-за стола, так и не притронувшись к еде. Аппетита совсем не было, а на тело навалилась такая усталость, несмотря на то, что почти весь путь она лежала и дремала, что захотелось упасть в постель и лежать без движения долгое время.
— Ты видела его? — спросила взволнованно Эльжбета, останавливая Ксению на ее пути в спаленку, удержала ее за локоть. Ксения покосилась на Лешко, что казался ныне чересчур увлеченным трапезой, к которой снова вернулся, едва Эльжбета перешагнула порог. Но она знала, что он сейчас ловит каждое слово из их тихого разговора.
— Видела. Что тебе до того? — Ксения понимала, что ее слова звучат грубо, но не могла вдруг сдержать злости. На Эльжбету, которая в очередной раз всколыхнула волну в душе Ксении. На Лешко, что посмел смотреть на нее так пристально. На Ежи, на Владислава, на саму себя. И на недолю свою, из-за которой не снова лада и покоя в душе. — Желаешь спросить о том, о чем по глазам вижу, спрашивай! Нет, я не говорила с ним. Нет, он не ведает. Нет, Ежи не в каморе, а в полном здравии. А нынче прошу, отпусти руку мою — утомилась в дороге, лечь хочу!
Она почти вырвала локоть из пальцев Эльжбеты, и не стала ее удерживать ныне, только проводила растерянным взглядом, как Ксения скрылась за дверью собственной спаленки.
Уже позднее, когда лежала без сна и слушала, как тихо стучится о слюдяные вставки в окне осенний дождь, Ксения пожалела, что так грубо обошлась с Эльжбетой. Будь она на месте вдовы, так же приехала, сломя голову на двор, проведать вести, что привезли с собой прибывшие из Заслава, движимая слепым страхом за того, по ком только и бьется сердце. А еще не хотелось терять ту теплоту, что установилась меж Ксенией и вдовой пани в последнее время. Она была единственной ныне, кто мог разделить хмурые осенние дни, ведь до приезда Ежи было еще более месяца с половиной.
Но на удивление Ксении резкость, с которой она встретила Эльжбету, ни в коем разе не повлияла на их отношения: уже спустя пару дней, словно дав Ксении остыть, вдова снова появилась на дворе Ежи, как ни в чем не бывало. Она привезла с собой рулон тонкого холста и цветные нити, напомнила Ксении, что уже пора за работу садиться — готовить приданое для младенчика, что в Адвент должен на свет появиться. Ни словом, ни взглядом не показала тогда Эльжбета, что ее обидело поведение Ксении в тот день, отмахнулась от попыток той завести на эту тему разговор, чтобы извиниться перед вдовицей.