Обрученные судьбой

— Что ты говоришь? — отшатнулась Ксения, испуганно крестясь его речам, и Лешко сразу же переменил тему разговора, осознав свою ошибку.

— Прости меня, что заставил тебя стрелу ту пустить. Просто испуг меня взял за тебя, — тихо сказал он. — Вспомнил, как ты перепугалась тогда, в Бравицком лесу, вспомнил, как кричала, что беду тебе этот шляхтич принесет. Вот и рука потянулась сама… Пожелаешь, всеми святыми поклянусь, что не будет более того? Душой своей поклянусь, что никогда не поступлю так же, чтобы ни стряслось? Что, если и буду кому вред нести, то своими руками. Никогда более не запачкаю твоих ладоней белых ничьей кровью. Бес тогда попутал, не иначе, прости меня, Кася. Без твоей веры, без твоего расположения ко мне не жить мне никак, не выходит.

— Никогда не принудишь к чему бы ни было? — спросила Ксения, вспоминая о заповедях церковных. Да и тяжко было обиду в себе носить, хотя и забыть она не сразу сможет о том, что было. Простить-то может и сумеет, а из памяти стереть… И снова больно кольнуло в сердце при этой мысли, захотелось плакать от отчаянья.

— Клянусь в том, — ударил себя в грудь Лешко, и она кивнула коротко, объехала его, спеша вернуться на двор, чтобы обогреть заледеневшие ноги и руки от мороза, такого необычно жгучего для этого месяца.

А еще ей надо было поторопиться до конца дня светового съездить в вотчину пани Эльжбеты, что не приехала в это воскресенье забрать Анджея на мессу в костел да и уже почти тыдзень не появлялась на дворе пана Смирца. А ведь шла третья неделя Адвента, когда латиняне стремились не пропускать служб в костеле, пост ведь шел перед светлым праздником Рождества.

— Я тоже хочу поехать к пани Эльже, — попросился Анджей, возившийся до их прихода в гридницу с деревянными солдатиками и лошадками, сидя у печи на медвежьей шкуре. Он бросил игру, едва мать ступила на порог, подбежал к ней, стал ластиться к ней, как это всякий раз, когда просить о чем-то хотел ее.

— Нет, к пани Эльжбете я тебя не возьму, Андрусь, — отказала Ксения, и тот погрустнел. — Я не могу того сделать. Вдруг та снова захворала. Ты же не хочешь хворь поймать за хвост? Зато ты можешь пойти с Марысей и Петрусем к яру да на ледянке покататься. Пойдешь?

Анджей кивнул, довольный предложением матери, а потом вдруг нахмурился. Высокий лобик пересекли две складки.

— Мама, а дзядку на это Рождество приедет? — взглянул с надеждой на мать.

— Добро бы то было, Андрусь, — ответила Ксения, легонько дергая его за волосы. — Обещался нам дзядку насовсем приехать скоро на двор, да что-то нет его покамест. Кто ведает, может, после праздника приедет.

— Насовсем? Знать, не уедет никуда более дзядку? — переспросил мальчик. — Знать, всегда-всегда с нами будет?

— Всегда-всегда, — кивнула Ксения, выпуская Анджея из своих рук — он уже торопился к Марысе, что поможет ему надеть кожух да шапку на непослушные волосы, отведет к яру, где он будет лихо кататься вместе с Петрусем по пологому склону. А Ксения вдруг погрустнела, подумав о том, как долго что-то задержался Ежи, обещался приехать аккурат на этой седмице, да нет его до сих пор. Знать, не отпускает пока его Владислав от себя, не хочет расставаться со старым шляхтичем.

На дворе пани Эльжбеты было на удивление тихо. Принявший поводья лошадей у Ксении и Лешко холоп сказал тем, что пани уже шестой день не выходит из дома, но здрава ли она или больна, он сказать не берется, чтобы не обмануть ненароком. Ксения поспешила подняться по лестнице высокого крыльца каменного дома, постучать в дверь, пока Лешко оглядывал двор, словно опасаясь чего-то.

Пожилая холопка, приехавшая с Эльжбетой еще из отчего дома когда-то, выглянула в узкую щель, будто боялась выстудить дом, коли распахнет дверь шире. Она так взглянула на Ксению, что та решила, ее не пустят в дом, оставят на пороге, но женщина все же распахнула дверь, пропуская внутрь ту.

— Не ведаю, выйдет ли пани из спаленки, — говорила она, провожая Ксению внутрь. — Как разума лишилась, право слово. Ходит смурная будто осенний день. Плачет все.

— Святый Боже, — перекрестилась Ксения, отгоняя липкий страх, что снова стал поднимать свою змеиную голову в ее душе. Что стряслось? Что-то с Ежи? Но если бы так, разве не послала бы холопа пани Эльжбета на ее двор с вестями в тот же миг? — Не захворала ли пани часом?

— Нет, вроде здрава была с утра, сохрани ее святая Мария от всего худого, — ответила холопка, а потом скрылась из гридницы, спеша к хозяйке сообщить о гостях. Та все же вышла — растерянная, осунувшаяся, зябко кутаясь в большую шаль, словно ей было холодно. Хотя, вдруг отметила Ксения, она не выглядела больной, даже наоборот, вроде как и прибавила в весе. Но при виде ее заплаканных глаз сердце Ксении похолодело.

— Что-то с Ежи? — спросила она, а вместо собственного голоса вдруг услышала какой-то писк.

— С Ежи? — переспросила Эльжбета. — А что с Ежи? Что стряслось?

Обе женщина долго смотрели друг на друга, словно пытаясь понять, что каждая из них скрывает, а потом Эльжбета вдруг разрыдалась, уткнувшись лицом в край шали, и Ксения поняла, что причина подобного вида вдовы вовсе не в пане Смирце.

— Нет, пан отец в Заславе, и я не получала худых вестей оттуда, — поспешила успокоить Эльжбету она, быстро подошла и попыталась обнять, но та отстранилась от нее, не позволила коснуться себя. — Что с тобой, Эльжбета? Здрава ли ты? Твой сын…?

При упоминании о сыне пани Эльжбета зарыдала еще пуще прежнего, но все же качнула головой, показывая, что тот живой и здоровый. Ксения присела на край лавки, теряясь в догадках. Стукнула дверь, и в гридницу ступил Лешко, тут же окинувший взглядом растерянную Ксению и плачущую Эльжбету, что убежала тут же прочь, пряча свои слезы от шляхтича.

— Что стряслось? — спросил он Ксению, и та покачала головой, показывая, что не знает. Лешко пожал плечами, стянул с рук кожаные перчатки и стал греть замерзшие пальцы у печи. Тихо суетились две холопки, накрывая на стол, чтобы гости могли перекусить. Ксения от еды отказалась, только выпила горячего травяного отвара с медом, размышляя о странном поведении Эльжбеты, а вот Лешко не стал себе отказывать ни в чем — предстояла еще обратная дорога по морозу студеному, и чем полнее будет желудок, тем дольше не замерзнет тело.

Эльжбета спустилась, когда эта странная трапеза, прошедшая в полном молчании, подошла к концу, и Лешко уже вытирал рот рушником, а Ксения поднялась из-за стола, стала глядеть через морозные узоры во двор. Она была по-прежнему бледна, но уже не плакала.

— Прости, что напугала тебя, — дотронулась она до плеча Ксении. — Я сама не своя ныне от страхов своих, и вот еще и тебе передала его невольно.

— О Ежи тревожишься? — спросила Эльжбету Ксения, и та грустно улыбнулась.

— И о нем, и о сыне, и о себе… обо всем сердце болит и обо всех, — странно ответила она. — Не бери себе на сердце мою грусть, не надобно. Все решится. Как Андрусь? Что ты не взяла его с собой? Я уже успела соскучиться по этому непоседе.

Далее разговор пошел об Анджее. Эльжбета расспрашивала о мальчике, о его здоровье, что он делает в эти зимние дни, ждет ли праздника с нетерпением, как ждали его когда-то ее собственные дети. Ксения оживилась, отвечая на многочисленные вопросы, забыла о том, как встретила ее вдова, а после, когда по знаку Эльжбеты холопка принесла разукрашенную красочно деревянную саблю, аккурат для мальчишеской руки, заулыбалась.