Обручи

И вот теперь везет ее в больницу, где должен появиться его сын. Их сын. И довезет, несмотря ни на что. Ни ночь, ни пурга, ни бездорожье ему не помеха.

Володя снова глянул на жену и увидел, что лицо ее исказила гримаса боли. Сердце дернулось.

— Больно? — спросил участливо.

— Терпимо, — ответила Таня. — Только холодно очень. Окончательно замерзла.

Она говорила слабым голосом, из-за рева двигателя почти не расслышал, но по шевелящимся губам догадался, что сказала именно так. Нисколько не колеблясь, снял с себя ватник и укутал им жену, заботливо подоткнув полы под нее, чтобы сберечь тепло, шедшее от нее же самой — другой возможности согреться в кабине не было. И хотя сам скоро продрог основательно, оставшись в одной рубашке, ни за что бы не согласился принять ватник обратно, даже если бы сама попыталась вернуть его. Снять ватник с Тани — значит, снять и с сына. Позволить себе такое он никак не мог.

«Бога в душу!.. — по-черному ругнулся про себя Володька. — Мало было печали — черти метель накачали, — рука потянулась к ручке газа, но тут же отвел ее обратно. — Прибавь ходу — дорогу потеряешь. Одно к одному. И впрямь, что ли, закон подлости существует?.. Может, успеем все-таки?»

С этой минуты он чаще поглядывал на жену. И от того, что видел на ее лице, зависело его состояние. Если боль прорывалась наружу — стоном ли, гримасой, весь холодел, когда же притихала, спокойней становилось и ему. И только одно пребывало неизменным: по-прежнему «держал дорогу». Ни слышать, ни видеть ничего не мог, не было никаких ориентиров, мог только чуять одному ему известным образом, что находится под гусеницами. Вот он и «вчуивался», ни на секунду не позволяя ослабнуть напряжению, владевшему им. Все чувства его спрессовались и превратились в один тончайший прибор, позволявший не сбиться с пути.

Управляясь с колхозными делами, Володька не забывал и про свое хозяйство, хотя и небольшое, но тоже требовавшее мужского догляда. Мало-помалу перечинил, поправил, отремонтировал все, что пришло в ветхость, пока служил в армии. Это только кажется, что два года — срок небольшой и ничего не может за это время измениться, на самом же деле дом и хозяйство требуют постоянного ухода. Что-то рассыхается, что-то гниет, ломается, рушится. Все время требуется что-то обновить, перебить, подрубить, перебрать. У сельского жителя инструмент не ржавеет. Сноровки Володьке не занимать, помаленьку перечинил все, что требовалось. Оставалась кровля. Дом крыт шифером давно уже, лет тридцать, пожалуй, прошло — он, конечно, не помнит, но знает от матери, что крыли отец, когда еще жив был, с дедом Романом. От времени и проросшего на нем мха шифер стал буровато-зеленым, потрескался. Мать, всякий раз, когда заходил разговор про новую кровлю, неизменно вспоминала, как прошлой осенью уставляла весь дом тазами, ведрами, чугунами — всем, что годилось для воды, ибо прохудившаяся крыша стала вовсе плохой защитой от непогоды. Володя, конечно, и сам понимал, что кровлю пора менять, и не раз обращался к председателю. Когда подошел впервые, Пекшин сразу же согласился выделить сотню листов и только попросил немного обождать, пообещав, что скоро начнут возить шифер для фермы, и с первой же машины получит свое.

Он тогда понадеялся и работал себе спокойно. А когда довелось проезжать мимо второй фермы, приметил с неприятным удивлением, что на ней белеет новенький шифер. Разыскал председателя и напомнил.

— Конечно, конечно, я же не забыл, — успокоил тот. — Просто материалу нам дали тютелька-в-тютельку. Ни листочка лишнего. А не перекрой ферму, коли шифер выделили — замордуют. Сам понимаешь.

— И как же теперь?

— Не волнуйся, Владимир. Будет тебе, что просишь. Обязательно. Завхоз третий день мотается, шифер выбивает: так и так надобен. Получишь, как только пробьет. Погоди маленько…

Но и в следующий раз шиферу ему не досталось. Колхоз срочно строил склад минеральных удобрений. Именно из шифера. Чтоб и быстро, и дешево. Пекшин опять попросил немного погодить. И снова в колхоз привозили шифер. Но он снова куда-то спешно понадобился. А уже напирала осень. Заметно похолодало. Вот-вот должно было полить. Володьке надоело без конца «погодить», плюнул на вспашку зяби, бросил трактор и рванул в район. Там в РСУ выписал шифер. Заломили с него чуть не втрое, потому что брали и за работу, и за доставку своим транспортом, за погрузку-разгрузку и еще за что-то. Махнул рукой на все, договорился с «леваком» и тот отвез. Кликнул Шуряя, еще двоих мужиков и в два дня перекрыли дом. После этого, наконец, успокоился, но на душе долго оставался нехороший осадок. «Сказал бы сразу — не дам, самим не хватает. А то водил, водил за нос, как пацана», — с неприязнью думал о председателе, но потом все позабылось. Лили осенние дожди, а в доме сухо и тепло. Это главное. И начхать ему на остальное…

Вдруг Володька дернулся, как от удара хлыстом: в кабине раздался Танин жалобный стон. Это был даже не стон, а скорее крик. Он метнул на нее взгляд. С расширившимися глазами Таня ерзала, возилась на неудобном, тесном сиденьи, пытаясь устроиться поудобнее, избавиться от боли.

«Вот оно, началось! — пронзила мысль и внутри него похолодело. — Эх, не успел!.. Кабы не метель».

Он теперь почти не отрываясь смотрел на жену, лишь изредка бросая короткие взгляды вперед, на снежную муть за стеклом. Лицо Тани скорчилось от нестерпимой, не отпускающей боли. В слабом свете плафона в кабине тускло блестели бисеринки пота на лбу, висках и верхней губе. Таня металась на жестком неловком сиденье и никак не могла удобно устроиться. Пыталась вытянуть ноги, но натыкалась везде на холодный, мертвый металл.

На его душе стало пусто и неуютно. Он не знал, что сейчас делать: то ли остановить трактор, то ли, напротив, прибавить ходу — может, райцентр недалеко, ведь порядком уже топают, и успеют до больницы.

Он видел мечущуюся Таню и жалость охватила, какую никогда еще не испытывал к жене.

— Больно, да? — спросил он, не способный ни на что больше в теперешнем положении. Спросил, и тотчас же понял, что ляпнул глупейший вопрос. Впрочем, Таня и не слышала его вовсе. Она тяжело дышала и кричала почти непрерывно. Один раз вскрикнула особенно пронзительно и, не стерпев мук, повалилась на мужа. Тот обхватил ее одной рукой, придерживая, другой же, свободной, продолжал работать рычагами.

«Да что же делать? — возопил он про себя. — Что?.. Может, надо было мать послушаться?.. Авось, и обошлось бы, действительно…»

Его бросало то в липкий жар, то начинало знобить так, что зуб на зуб не попадал. Он понимал безвыходность, гибельность ситуации, в какую попали жена и сын, и, не задумываясь, сделал бы все, чтобы только выручить их. Но никакой жертвы с его стороны не требовалось. Спасение было только во времени. А временем Володька, хоть наизнанку вывернись, распорядиться не мог.

«Эх, Ромка, Ромка! Что ж ты, брат, так поспешил? Не мог подождать еще чуточку? — неожиданно для себя обратился он безмолвно к сыну. — Потерпел бы маленько, а? Видишь, брат, какие дела. Рано еще тебе на свет появляться. Одно железо кругом и холод. Загниешь ни за что. И мамку погубишь. Горе всем учинишь… Ты уж, Роман, подожди. Потерпи, сынок, маленько. Прошу тебя…» — Володя уговаривал сына всерьез и долго, так, будто и вправду мог убедить… А что еще оставалось? Когда говорил с ним, немного забывался, и на сердце, сжатом тревогой, становилось чуть легче.

И странное дело: Таня вдруг начала затихать; стонала реже, слабее, точно слова Володи дошли до того, кому предназначались.

«Вот и молодец, вот и умница, сынок! — похвалил он, боясь обрадоваться случившемуся. — Потерпи еще чуточку. А уж я…»

Он не успел придумать, что бы такое пообещать, как вдруг с ужасом понял, что идет по целине. Гусеницы шли мягко, лязгали глухо — не было под ними твердого наста, трактор шел по сплошному глубокому снегу.

Растерянность охватила Володю. Давно ли потерял дорогу? Где? Может, когда Таня начала корчиться от боли, может, вот сейчас, только что? Ах, чурбан бесчувственный, как же допустил!

Он проклинал себя самыми черными словами и — продолжал гнать вперед, сквозь неунимающуюся круговерть снега. Затем начал лихорадочно соображать, как долго уже добираются, где должны к этому времени быть и где, на каком повороте мог сбиться. Но растерянность — плохой помощник, и он никак не мог сосредоточиться. Рука потянулась к ручке газа: намеревался остановиться, выйти и осмотреться, хотя вряд ли что можно увидеть в этой адской смеси снега и ветра. Но подумал, как испугается жена, только что успокоившаяся, когда поймет, что заблудились, и неизвестно еще как это подействует на нее, конечно уж, не самым лучшим образом — в ее-то положении. Это он понимал и потому продолжал гнать трактор в неизвестность, мучительно раздумывая, вправо или влево сошел с дороги и как теперь разыскать ее.