Общество сознания Ч
Шрифт:
– Соскучился?
– Ага. Жалею, что на магнитофон не записал.
– Ладно, хватит об этом. Мне надоело про нее. Расскажи лучше что-нибудь про птиц. Я так люблю слушать, когда ты рассказываешь про птиц. Когда мы с тобой жили, я часто сожалела, что я не птица. Давай про птиц, влагере!
Это было их заветное слово.
– «Влагере» означало три первых буквы его имени и по две от отчества и фамилии.
– Про птиц? Пожалуйста. Тут я познакомился с одним оригинальнейшим человеком, творцом разных новых теорий. Например, теория похудения. Человека, желающего похудеть, раздевают догола, связывают по рукам и ногам и так оставляют на месяц в квартире одного. Он вынужден ползать на брюхе или неуклюже скакать на связанных ногах. Через месяц он превращается
– А при чем же тут птицы? Это же о змеях!
– В том-то и дело, что фамилия изобретателя такого метода похудения - Воробьев.
Княгиня посмотрела на отца-основателя особенным взглядом и тихо сказала:
– Ах, Воробьев!.. Тогда понятно.
– Представляешь, он мне рассказывал, как одно время работал экстрасенсом. Дома у себя, бывало, соберет в одной комнате человек десять и говорит им: «Сейчас я уйду в другую комнату и оттуда буду делать пассы, и каждый из вас потихоньку, не все сразу, начнете ощущать, как из вас выходит все дурное. Многих начнет корежить, некоторые по полу станут ползать, на стенку полезут. У меня один раз даже был случай, что человек в этих корчах до потолка по стене добрался. Но предупреждаю: есть люди, неподвластные очищению, эти уже безнадежны, они засорены так, что для них нужен чистильщик с Тибета. Этим у меня нечего делать». Скажет так и уйдет в другую комнату, там сидит целый час, чаек попивает, книжечку почитывает, никаких пассов не делает. Через час придет в ту, другую комнату, а там - один по полу ползает, другой на стену лезет, и всех корчи одолевают - очищаются, значит. Он руками помашет, они корчиться перестают и начинают восхищаться: «Ах, это было что-то небывалое! Ах, это так прекрасно! Ах, я чувствую, как из меня столько дурного повылезло!» И беспрекословно отстегивают Воробьеву, сколько он скажет. Да еще потом на повторные сеансы очистки являются и верят, будто он их очищает.
Машина остановилась. Катя откинулась от руля и смотрела на Владимира Георгиевича тем особенным взглядом, который был ему так хорошо знаком.
– Смешно, правда?
– промолвил Ревякин, понимая, что сейчас произойдет.
– Да, смешно, - тихо прошептала Катя.
– Необычайно смешно. Просто обхохочешься. Поцелуй меня.
Это не было приказом. Она умоляюще простонала свою просьбу. Внутри у Владимира Георгиевича все переполнилось, он обхватил ладонями лицо Кати и жадно припал губами к ее горячему рту, одновременно нащупывая рычаг, с помощью которого откидывались спинки кресел автомобиля…
Потом они проснулись почти одновременно оттого, что на сиденьях машины вдвоем и обнявшись спать было все-таки неудобно. Ревякин огляделся по сторонам и увидел, что еще ночь, они в машине, стоящей на обочине шоссе. Часы показывали пять.
– Пожалуй, не успеем до рассвета приехать, - проворчала Катя, но проворчала счастливо.
– Успеем, - возразил Владимир Георгиевич.
– Теперь я за руль сяду. Статистика дорожных происшествий показывает, что женщина, только что изменившая мужу…
– Ладно, ладно, садись, птичник!
Он сразу бросил джипу большую скорость. Джип, казалось, весьма был доволен этим, ибо доселе недоумевал, зачем понадобилось так долго стоять на обочине. Теперь он весело рычал, набирая и набирая ход.
– Ты решил разбиться?
– сладко зевнула княгиня Жаворонкова.
– Прекрасно тебя понимаю.
– Либо разобьемся, либо поспеем к рассвету, - грозно ответил Ревякин.
– И то и другое - хорошо.
– Все же второе предпочтительнее. А то вдруг не погибнем, а только покалечимся.
– Нет уж, погибнем! Любишь гибнуть?
Когда миновали Дубну и Кимры, стало заметно светать. До рассвета оставалось полчаса, а до княжества - километров восемьдесят. Хуже всего теперь было и не успеть, и не разбиться насмерть. Поглядев на Катю, он заметил, что вид у нее довольно обреченный. Она смекнула, что он и впрямь готов сейчас врезаться куда-нибудь.
– Прибавь еще чуток скорости,
а то не успеем, - смело сказала она, когда он уже ожидал, что она взмолится о пощаде.И он прибавил еще. Никогда в жизни ему не доводилось гнать с такой скоростью. И вся его жизнь пролетала мимо него столь же стремительно. Вспомнив о том, что перед смертью перед человеком проносится все прожитое, Ревякин утвердился в мысли о гибели, которая должна вот-вот произойти.
– И все-таки ты зря так грубо о своей Ирине, - ни с того ни с сего заговорила о его второй жене его первая жена.
– Я ходила на выставку ее вышивок. Это что-то волшебное. У нее огромное будущее, и в нем нет для тебя места. Может, потому ты и злишься?
– Да я не злюсь, не злюсь… - пробормотал Владимир Георгиевич, которому сейчас никак не хотелось говорить об Ирине.
– Просто она такой тип женщины… Ей нужно сидеть ночью за вышивкой и ждать либо мужа с войны, либо сына с попойки, либо жениха со сватовством, либо неведомо кого.
– Почему ты не скажешь: «Сына с войны, а мужа с попойки»? Разве она ждала тебя с войны, а не с попоек?
– Каждая моя попойка была как война… - смущенно пробормотал Ревякин. Княгиня уязвила отца-основателя.
– Знаешь, Катя, в Южной Америке есть такая птичка, которая когда самец оплодотворит ее, гонится за ним и клюет, что называется, в хвост и в гриву, а иногда и до смерти заклевывает.
– Ты, влагере, еще никого не оплодотворил, потому до сих пор еще жив, не заклеван досмерти, - рассмеялась Катя довольно злобненько.
– Мы, кажется, ругаемся?
– спросил Владимир Георгиевич.
– Вроде того. Прости, это я сдуру затеяла. Почему ты сбросил скорость? Боишься погибнуть, так никого и не оплодотворив?
– Нет, не хочется гибнуть, ругаясь с тобой. После того, что случилось на обочине, какая была бы радость разбиться всмятку, чтобы наши с тобой оторванные руки и ноги перемешались. А теперь ты еще, поди, укусишь меня при последнем издыхании.
– Как вы разговариваете с княгиней, отец-основатель!
– А вы, ваше высочество, полагаете, что князья стоят выше отцов-основателей? Ошибаетесь! Не было бы меня - не было бы и княжества, вы бы с его высочеством не были б никакими высочествами, оставаясь простыми «новыми русскими». Прелестно! И катались бы вы банально по Кипрам и Таиландам, профукивали денежки на смех аборигенам. тоска!
– Прости, влагере. Не сердитесь, отец-основатель, я больше не буду. Я люблю вас.
– То-то же! Прибавлю скорость.
И все-таки они и не разбились насмерть, и не успели к рассвету добраться до княжества. Когда свернули с шоссе на проселочную дорогу, гнать стало невозможно - и впрямь глупо перевернуться на проселочной и сломать руку или ногу.
Выехав из леса на широкое поле, лежащее к югу от княжества, увидели первые лучи солнца, выпрыгнувшие на востоке за холмами на правом берегу Волчицы. Под голубым куполом неба разворачивалась дивная панорама строящегося государства, а на Ярилиной горке собрались все его подданные, чтобы поклониться явлению солнца, и некоторые, уже воздав молитвы, спускались к реке - совершить священное утреннее омовение.
Глава четвертая
Кто убил президента Кеннеди?
– Она готовится стать матерью.
– А я готовлюсь стать отцом.
Он проснулся с первыми лучами рассвета и с удовольствием обнаружил себя в электричке в облике Василия Васильевича Чижова, ибо пять минут назад ему снилось, будто к нему пришел алкаш-сосед по лестничной площадке Андрюха со словами: «Я должен сделать вам весьма важное заявление. Это я убил президента Кеннеди». Там, во сне, Василий с ужасом осознавал, что он уже не Чижов, а Чарли Роуз, следователь по делам убийств города Далласа, штат Техас. И теперь какое же это было счастье видеть, что Даллас остался позади, во сне, и он опять Василий и едет в Радоницы, к батюшке протоиерею Василию встречать Пасху.