Обстоятельства гибели

— Клянусь, не знал. Если это действительно так.

— А ты не думал о Доне Кинкейд? О ребенке, которого Филдингу родила женщина, которая сейчас в тюрьме.

— Нет. Не забывай, Кей, времени прошло всего ничего. — Мы садимся рядышком на диван, после чего Сок устраивается у меня на коленях. — До прошлой недели на Филдинга никто не обращал внимания. По крайней мере, никто не замечал за ним ничего криминального, ничего, связанного с насилием. Да, мне следовало взять на себя хлопоты по поиску приемного ребенка, — говорит Бентон, и в его голосе слышится недовольство самим собой. — Знаю, что рано или поздно я все равно занялся бы этим, но тогда это дело не казалось мне настолько важным.

— Я знаю и не хочу тебя ни в чем обвинять. Тебе незачем оправдываться.

— Изучая архивы, я выяснил, что ребенка, девочку, отдали на удочерение, несмотря на то что ее мать впервые оказалась в тюрьме. Этим занималось Агентство по усыновлению детей в Атланте. Видимо, как и все все приемные дети, она, повзрослев, решила выяснить, кто ее биологические родители.

— Для такой умной девушки это было нетрудно.

— Господи! — Бентон делает глоток виски. — Таким вещам чаще всего не придают слишком большого значения. Всегда кажется, что с этим можно подождать.

— Знаю. Так и есть. На этой детали обычно не акцентируют внимания.

Мы сидим на диване, глядя на огонь в камине. Сок по-прежнему лежит у меня на коленях. Похоже, пес уже привязался ко мне. Не выпускает меня из вида, постоянно прикасается ко мне, чтобы убедиться, что я никуда не исчезла и он снова не останется один в заброшенном доме, где происходят ужасные вещи.

— Думаю, весьма высока вероятность того, что анализ ДНК расскажет нам кое-что о Доне Кинкейд, — продолжает Бентон ровным, спокойным голосом. — Жаль, что мы не узнали этого раньше, но ведь тогда просто не было причин обращать на это внимание.

— Ну что ты заладил одно и то же. С какой стати ты стал бы этим заниматься? Кто мог знать, что с нашим делом следует увязать факт удочерения девочки в подростковом возрасте?

— Пожалуй, ты права. Я знал, что он писал Кэтлин Лоулер, отправлял ей письма по электронной почте, но в этом нет ничего криминального и подозрительного. В них ни разу не упоминалась особа по имени Дона, лишь их общий интерес. Я вспоминаю фразу об их общем интересе. Подумал, что он, черт его побери, имел в виду какое-то преступление, может быть старое преступление, и то, как оно изменило их, — грустно говорит Бентон, пытаясь во всем разобраться и рассуждая вслух. — Теперь мне приходится задаваться вопросом о том, был ли общим интересом их ребенок, может быть, та же самая Дона Кинкейд? Печально, что Джек так и не смог перевернуть эту страницу своей жизни, что сохранил связь с Кэтлин Лоулер, что она не порвала с ним. А теперь вот дочь, которая унаследовала от него ум и все черты характера, как лучшие, так и худшие. И лишь одному дьяволу известно, где может находиться эта девица, которая никогда не жила с отцом и которая до своего совершеннолетия, по всей видимости, даже не знала о его существовании. Безусловно, с нашей стороны это всего лишь предположения.

— Не совсем. Это что-то вроде аутопсии. В большинстве своем показывает то, что ты уже знаешь.

— Боюсь, что и мы могли бы знать. Могли бы. И в итоге — вот такой ужас… Знаешь, все эти разговоры о дурном семени и отцовских грехах…

— Правильнее было бы сказать, что в данном случае речь идет о материнских грехах.

— А ведь надо было только сделать несколько звонков, — говорит Бентон, отпивая из стакана, и садится перед камином.

Его взгляд прикован к огню. Он сердится на себя. Ему неприятна сама мысль о том, что он мог что-то упустить. Считает, что прежде всего нужно было искать младенца, которого больше тридцати лет назад родила заключенная в тюрьме женщина. А я считаю, что ему не следует винить себя. Откуда ему было знать, что эта история впоследствии может иметь какое-то значение?

— Джек никогда не говорил мне о Доне Кинкейд или о брошенной дочери, абсолютно ничего такого. Я даже представления об этом не имела. — От виски становится тепло, и я продолжаю поглаживать Сока, чувствуя под рукой ребра и испытывая грусть, которая поселилась во мне и не желает покидать. — Я серьезно сомневаюсь в том, что она когда-либо жила с ним, разве только совсем недавно. Во всяком случае, не в Ричмонде, это абсолютно исключено. Не похоже, чтобы его жены позволили дочери, родившейся в результате этой преступной связи, стать частью их жизни, если предположить, что они о ней знали. По всей вероятности, он ничего не рассказывал им, разве что ссылался на трудности с делами, связанными с мертвыми детьми. Если, конечно, он вообще что-то рассказывал своим женщинам.

— Но тебе-то он сказал.

— Я не его женщина. Я была его начальством.

— Но это далеко не все.

— Прошу тебя, не заводи снова старую пластинку, Бентон. В конце концов, это просто становится смешно. Я знаю, ты не в настроении, и мы оба устали.

— Мне все время кажется, что ты не совсем откровенна со мной. Мне все равно, что ты тогда делала. Я не имею права совать нос в твою прошлую жизнь.

— Нет. Тебе не все равно. И ты имеешь право знать все, что хочешь. Но сколько раз мне тебе повторять, что между нами ничего не было?

— Я помню первый раз, когда мы с тобой были вместе.

— Как старомодно это звучит. Словно влюбленная парочка из пятидесятых в воскресный вечер. — Я беру его за руку.

— 1982-й. Итальянский ресторан. Помнишь заведение Джо?

— Каждый раз, когда я выходила куда-нибудь в свет вместе с копами, веселье всегда заканчивалось именно там. Нет ничего лучше огромной тарелки спагетти после того, как ты побывал на месте убийства.

— Ты недолго была начальством, — говорит Бентон, устремив взгляд на огонь и нежно поглаживая мою руку. Получается, что мы вдвоем поглаживаем Сока. — Я спросил тебя про Джека, потому что ты так заботливо относилась к нему, так его оберегала, была так внимательна. Мне это казалось странным. Я пытался понять, но ты всегда уклонялась от объяснений. А я никогда не забывал об этом.

— Дело не в нем, — отвечаю я. — Дело во мне самой.

— Это все из-за Бриггса. Трудно быть в подчинении у такого человека. Я не в том смысле. Не обязательно быть под ним или кем-то другим. Можно быть и сверху.

— Какая ж ты язва.

— Да, язва. Мы с тобой слишком устали, вот и обижаемся на шутки. Прости.

— В любом случае в том, что произошло, виновата я. Поэтому и не виню ни его, ни кого-то другого. Он был тогда богом. Для таких, как я. Я ведь не знала жизни. Ходила в школу, училась, думала о резидентуре — боже, сколько лет впереди, как долгий сон, в котором есть только работа, работа и постоянный недосып. Я, разумеется, делала то, что мне приказывали те, в чьих руках была сосредоточена власть. Я даже никаких вопросов не задавала. Мне казалось, что я недостойна быть врачом. Мой удел — торговать в бакалейном магазинчике отца, стать женой и матерью, жить просто, как и все в нашей семье.

— Джон Бриггс был самым влиятельным человеком из всех, кого я когда-либо знал. Теперь я понимаю почему, — говорит Бентон, и я думаю, что он знает Бриггса лучше, чем мне представлялось. Интересно, как часто они разговаривали друг с другом в последние полгода, причем не только о Филдинге, но и обо всем остальном?

— Пожалуйста, не позволяй ему запугивать тебя, — говорю я. Интересно, что Бентон знает о Бриггсе и, самое главное, что Бентон знает обо мне. — Мое прошлое, все, что с ним связано, больше не важны. В любом случае все дело в моем восприятии. Именно таким я и хотела видеть его — влиятельным, властным. Мне так было нужно. Тогда.

— Потому что твой отец ни могущественным, ни властным не был. Все те годы он болел, и ты заботилась о нем, брала на себя ответственность. Ты хотела, чтобы когда-нибудь хотя бы раз кто-то позаботился и о тебе.

— И когда ты получаешь то, что хочешь, угадай, что обычно происходит? Джон был очень внимателен. Он так заботился обо мне. Или, вернее сказать, я сама заботилась о себе. Меня уговорили, убедили пойти против собственной совести и участвовать в нехорошем деле.

— Политика, — произносит Бентон таким тоном, как будто все точно знает.